Зимняя жертва - Монс Каллентофт Страница 62

Малин поднимает цветы, серые от мороза, читает надпись: «Что мы будем делать теперь, когда некому больше ловить наши мячи. Футбольная команда „Юнгсбру ИФ“, первый состав».

Теперь им его не хватает.

Со смертью приходит благодарность. А после благодарности? Огонь?

Малин закрывает глаза.

Что произошло, Бенгт? Где ты умер? Отчего? Кто возненавидел тебя так сильно, если это была ненависть?

Как бы я ни кричал, ты меня не слышишь, Малин Форс, поэтому не буду и пытаться. Но я стою здесь, рядом с тобой, слышу твои слова, и я благодарен тебе за все усилия и работу.

Но так ли уж это важно, собственно говоря?

Или это самое лучшее из того, чему ты можешь посвятить свое время?

Ее голое белое тело.

Вероятно, она выработала в себе невосприимчивость к холоду. Мне это никогда не удавалось.

Я знаю того, кто возненавидел так сильно.

Но была ли это ненависть?

Вот хороший вопрос.

Может, это было отчаяние? Одиночество? Или злоба? Любопытство? Жертва? Ошибка?

Или что-то совсем другое, худшее?

Есть ли у меня возможность донести свои слова до тебя? Одно-единственное коротенькое слово? В таком случае я бы хотел, чтобы это было слово «тьма».

Тьма, которая возникает в душе, когда та не желает видеть свет в другом человеке, когда она атрофируется и под конец пытается спасти себя собственными силами.

Малин раскачивается вместе с ветром, тянется к сломанной ветке, к той ее части, что зацепилась за дерево, но не достает. И в этот момент, в промежутке, в пространстве между возможностью и желанием, наступает прозрение.

Ведь не все еще кончено для тебя? Или для вас?

Ты чего-то хочешь, тебе что-то нужно, и таким способом ты заявляешь об этом.

Что же это такое, чего ты хочешь? Или чего хотите вы?

Что надеетесь вы получить от голого тела на дереве посреди измученной зимой равнины?

Что же это такое, чего человек может хотеть так сильно?

Прямо напротив шоколадного рая — ослепительно-желтого мощного фасада фабрики «Клоетта», по другую сторону маленького парка стоит ряд домов, построенных в тридцатые годы. Виллы вперемешку с низенькими белыми многоквартирными домами, где каждая квартира имеет отдельный вход. Дом Никласа Нюрена стоит в самом конце улицы, его подъезд — средний из трех.

Малин нажимает на кнопку. Один раз, второй, третий — никто не открывает.

Она звонила ему из машины, и на мобильный, и домой. Не получила ответа, но все же решила попытаться.

Бесполезно.

Его нет дома.

Маргарета Свенссон говорила, что он работает коммивояжером. Представляет продукцию компании «Клоетта», продает печенье. «Вероятно, он у клиента, — думает Малин, — и поэтому отключил мобильник». Она оставляет сообщение: «Здравствуйте, это Малин Форс из полиции Линчёпинга. Мне хотелось бы задать вам несколько вопросов, перезвоните мне: ноль семьдесят — триста четырнадцать — двадцать — двадцать два, как только получите это сообщение».

На обратном пути в город Малин слушает волну Р-3.

Телезвезда Агнета Шёдин написала еще одну книгу о каком-то индийском гуру, который так много для нее значил.

— В его обществе, — рассказывает Агнета Шёдин, — я становилась целостным человеком. Встретиться с ним значило открыть дверь и получить возможность войти к самой себе.

Репортер, судя по голосу агрессивный самец, насмехается над Агнетой, но она этого не понимает.

— И что ты нашла там, в пропитанной благовониями комнате, Агнета? Индийский ответ рунам, быть может?

Потом музыка.

Перед Малин — Линчёпинг, он как будто тонет в ранних сумерках. Мерцающий теплый свет у горизонта обещает покой и защиту. Надежное место, чтобы вырастить своих детей.

«Есть худшие места и худшие города, — думает Малин. — Этот достаточно мал, чтобы человек мог чувствовать себя в безопасности, и в то же время достаточно велик и развит, чтобы дать возможность уловить ритм дыхания большого мира».

Она чувствовала этот ритм. Думала остаться в Стокгольме. Вероятно, когда-нибудь этот размер пришелся бы мне впору. Но одинокая мама-полицейский в Стокгольме? Без родителей, без друзей, в то время как отец ребенка и его родители живут за двадцать миль?

Корпуса торгового центра «ИКЕА». «Бебиланд», «Бильтема», «BR-игрушки», вывеска «Шеггеторп». Свет, который надолго привязался ко мне. Свет, который против моей воли превращается в чувство дома.

Сразу же после семи Малин и Зак звонят Карлу Мюрваллю.

В участке она рассказала Юхану Якобссону и Бёрье Сверду о своей поездке на место преступления и о том, как Валькирия Карлссон медитировала на морозе.

Потом позвонила Туве.

— Сегодня я опять буду поздно.

— Можно Маркусу приехать?

— Разумеется, если хочет.

«Я не хочу стоять под этой дверью, — думает Малин. — Я хочу домой, встретиться с другом моей дочери. Осмелится ли он явиться к нам? Я видела его единственный раз, в квартире родителей, и была не слишком приветлива. А теперь он, вероятно, знаком с мнением Янне о моей персоне. Интересно, как оно звучало?»

Внутри квартиры все так же тихо. И нет ни номера мобильного в Интернете, ни даже автоответчика на домашнем телефоне.

Свен Шёман подводит итоги допроса:

— Они как будто отрицают само его существование. И что бы ни было тому причиной, это и есть самое худшее в Мюрваллях. Я думаю, что могло заставить мать отказаться от своего сына? Ведь это противоречит самой природе.

— Он может быть где угодно, — говорит Зак на лестнице перед дверью.

— В отпуске?

Зак разводит руками.

Они уже собираются уходить, когда слышат, как у входа останавливается автомобиль.

Малин наклоняется, смотрит через окно на лестничной площадке. Темно-зеленая «вольво-универсал» с ящиком для лыж в свете уличного фонаря кажется неправдоподобно розовой. Лысеющий человек в черной куртке открывает дверь, выбирается наружу и спешит в дом.

Дверь закрывается, и мужчина быстрым шагом поднимается по лестнице. Первый этаж, второй — и вот они видят его, а он смотрит на них, останавливается, как бы собираясь повернуть назад, а потом идет им навстречу.

— Карл Мюрвалль, — обращается к нему Зак, предъявляя удостоверение, — мы из полиции и хотели бы поговорить с вами, если вы не против.

Мужчина останавливается рядом с ними. Улыбается.