Фонарщик - Энтони О'Нил Страница 60

«Это была миссия, и я чувствовал себя всецело правым», но на самом деле он чувствовал себя глубоко, невыразимо разбитым, пот холодил лицо, бешено, как лунатик в клетке, билось сердце. Сбоку шли Прингл и констебль в штатском, они втроем направлялись на Кэндлмейкер-рау, и Гроувс все время покашливал, пытаясь найти в себе хладнокровие, мужественность, негодование — что угодно, лишь бы это вытеснило страх.

— Знаете, что говаривал добрый волынщик Макнэб? — сказал он, чтобы обмануть нервы.

— Что же он говорил? — спросил Прингл.

— Что у загнанной в угол собаки есть одна секунда, чтобы решить, станет ли она тигром или зайцем. Одна секунда. И знаете, как поступит самый великодушный охотник? В эту секунду?

— И как же, сэр?

— Он поможет собаке принять решение — любое. Потому что ужасно не само решение, а момент его принятия.

— Да, — не сразу сказал Прингл.

— Вы понимаете меня? — не отставал Гроувс. — Нельзя, чтобы она опомнилась. Мы должны вовсе не дать ей этой секунды. Поэтому я и взял вас.

— Да.

Они подошли к ее дому в темноте, под бегущими облаками. Гроувс сначала жестом указал в сторону прачечной, но она оказалась пуста. Они вернулись и целеустремленно начали подниматься по путаным маршам лестницы. С каждым скрипом ступенек Гроувс чувствовал, как у него сжимаются внутренности, а руки беспомощно дрожат. Он волновался так, что если бы был один, то мог и передумать. Мог отступить. Потенциал сил, с которыми он вступил в борьбу, был огромен. И на самом деле он взял с собой Прингла и констебля, чтобы заставить себя действовать, чтобы сделать отступление слишком унизительным, унизительным до невозможности решиться на него. Он собирался сойтись лицом к лицу с гражданкой Тодд и вытрясти из нее всю правду. Или по крайней мере запугать, чтобы она выдала себя и попалась в одну из расставляемых им ловушек. Но все это так тонко.

— Дубинки наготове? — спросил он, когда они подошли к ее жутковато выщербленной двери. — Прекрасно. Тогда давайте не будем тратить время попусту. Давайте исполним свой долг. Давайте не будем колебаться и не будем отступать. Давайте выполнять свой долг во имя Господа.

Он погладил свои серебряные пуговицы, пытаясь настроиться на решительную волну. Но у него весь день кружилась голова.

Утром опять хлынули многочисленные сообщения о жуткой твари, появившейся на мрачных улицах. Было одно особенно странное свидетельство: некая вдова из Марчмонта — семьдесят, но железная лицом и сложением — утверждала, что зверь бежал за ней по улицам и чуть не схватил у дверей. Лишившись выдранного им клока волос, она вбежала в дом, заперла двери и спряталась в спальне, а тварь — она утверждала, что это был сам Сатана, — почти целый час трясла прутья изгороди, после чего исчезла. Утром она примчалась в главное управление с требованием, чтобы ее поместили в камеру в целях безопасности, и несколько успокоилась только после того, как Гроувс заверил ее, что полицейские проводят ее до дома и будут охранять день и ночь. Звали ее Гетти Лесселс, и когда-то она была воспитательницей пансиона для неимущих девиц в Фаунтенбридже.

— Он пришел за мной! — истерично и не очень разборчиво кричала она.

— Кто пришел? — спросил Гроувс. — Дьявол?

— Да, дьявол — она послала его за мной!

— Кто?

— Да ребенок же!

— Вы говорите об Эвелине Тодд? Девочке из вашего приюта?

— Да — ребенок! Мы думали, что она умерла! Но она вернулась за мной!

С размазанной пудрой, влажная от пота, она забилась в угол кабинета главного констебля и все время смотрела в окно, словно боялась, что за ней могут прийти в любой момент.

— Вы говорите чепуху, женщина, — сказал Гроувс с ужасным чувством, что это вовсе не чепуха. — Кто за вами гонится? Эвелина Тодд или дьявол?

— Оба! Это одно и то же!

— И почему кто-то из них должен за вами прийти?

Вдова зарыдала:

— Я непосредственно в этом не участвовала!

— Не участвовали в чем? — спросил Гроувс с участившимся пульсом. — Говорите, сударыня, ради вашего же собственного блага!

Она прикрыла рот рукой.

— Вы хотите, чтобы вас вздернули на виселице? Или нет?

Паника уступила место обиде.

— Спросите у него, если хотите знать!

— У кого? У дьявола?

— У Линдсея! Это он все затеял!

— Кто?

— Авраам Линдсей, владелец приюта.

— Авраам Линдсей? — Гроувс знал это имя. — Он еще жив?

— Да! Это все он. Я не участвовала в этом непосредственно, говорю же вам. Не участвовала непосредственно!

Авраам Линдсей, основатель пансиона для неимущих девиц в Фаунтенбридже, был хорошо известен полиции, особенно участку Вест-порт, где когда-то служил Гроувс. Этот суровый, высоконравственный мужчина в 1860-е годы несколько лет был предметом нелепых скандальных слухов, связанных в основном с кончиной во время родов его второй жены. Вероника Линдсей была известной красавицей и вольнодумкой, лет на тридцать моложе мужа, и неравный союз ей более-менее насильно навязал крайне консервативный отец, в целях «исправления наклонностей». Но неприятные разговоры омрачали и ее брак, достигнув кульминации в 1865 году, когда она прежде срока родила первенца с кожей цвета цейлонского чая. В связи с тем, что роды оказались преждевременными и совпали с Рождеством, Линдсей был вынужден сам принимать их, а на следующий день с пустыми глазами и бесстрастным голосом сообщил полиции об ужасной трагедии: кончине матери и ребенка во время родов. При подобных обстоятельствах это было вполне вероятно, и ни одно из возникших впоследствии подозрений нельзя было принимать всерьез. Слуга-индус из соседнего имения вообще отрицал факт знакомства с Вероникой Линдсей; ее отец, член Коллегии адвокатов, не имел ни малейшего интереса к расследованию дела, а сам Авраам Линдсей считался человеком безупречной репутации. И жена, и ребенок упокоились на Драмгейтском кладбище под надгробием с надписью, свидетельствовавшей либо о неутолимой печали, либо о бессовестной двуличности («Бесценная священная земля, ты долго будешь мне дорога…»).