Интриганка-2. Продолжение романа Сидни Шелдона - Тилли Бэгшоу Страница 6

– Роб в порядке, Барни, – твердил он. – Оставь его в покое.

По мнению Барни, Питер убедил себя, что сын прекрасно держится, лишь потому, что ребенок всю скорбь и ужас носил в душе и ни разу не заплакал со дня смерти Алекс (весьма тревожный признак). Конечно, Питер тоже врач и мог придерживаться иного мнения. Но Питер Темплтон – психиатр исчез, сраженный болью Питера Темплтона – мужчины.

А вот Барни Хант по-прежнему оставался психиатром и поэтому ясно видел, что происходит. Робби вопил, призывая отца. Умоляя о помощи, любви, утешении.

К несчастью, крики его были безмолвны.

Пока Питер и Робби скользили мимо друг друга, как два призрака, и лишь в одном члене семьи Темплтон тлела крохотная, мерцающая искра надежды на лучшее. Малышка, названная Александрой в честь матери, но с самого начала именуемая Лекси, была настоящим чудом.

Никто не объяснил Лекси, что следовало бы скорбеть по матери. Ничего не подозревавшая крошка вопила, гулила, улыбалась и самозабвенно потрясала крошечными кулачками, нисколько не подозревая о трагических событиях, сопровождавших ее приход в этот мир. Барни Хант не особенно разбирался в младенцах: закоренелый холостяк и латентный гомосексуалист, он считал своей жизнью психиатрию, но для Лекси сделал исключение. Едва ли не впервые в жизни он видел столь жизнерадостное создание. Светловолосая, с тонкими чертами красивого личика и пытливыми серыми глазами матери, она улыбалась «когда бы ни прошел ты мимо», подобно «последней герцогине» Роберта Браунинга, и с удовольствием лежала на руках как у посторонних, так и у заботливой няни.

Однако самые широкие улыбки она приберегала для брата. Робби был заворожен младшей сестрой с того момента, как она прибыла домой из больницы. Возвращаясь из школы, он сразу же бежал поздороваться с ней и ужасно раздражал акушерку тем, что в любой час дня и ночи мчался прямиком к колыбельке, стоило только девочке заплакать.

– Вы не должны так паниковать, мастер Роберт.

Акушерка пыталась быть терпеливой. Что ни говори, а мальчик совсем недавно потерял мать.

– Младенцы всегда плачут. Это не означает, что с ней что-то случилось.

Робби презрительно смотрел на женщину.

– В самом деле? Откуда вам знать?

Откинув мягкое кашемировое одеяльце, он поднимал сестру, прижимал к груди и осторожно укачивал, пока плач не стихал. Было два часа ночи. За окном детской полная луна освещала небо Манхэттена.

– Ты где-то там, мама? Видишь ли ты меня? Видишь, как хорошо я о ней забочусь?

Все, включая Барни, боялись, как бы Робби не начал испытывать к малышке весьма противоречивые чувства. Он ведь мог даже обозлиться на нее, по-детски «обвинив» Лекси в смерти матери. Но Робби поражал окружающих взрывом братской любви, столь же неожиданной, сколь и искренней.

Лекси стала средством исцеления Робби, – Лекси и его любимое пианино. Стоило ощутить под пальцами гладкую, прохладную слоновую кость, как Робби переносился в другое время и место. Действительность исчезала, и он становился единым целым с инструментом. Телом и душой он был предан музыке. В такие моменты он знал, что мать с ним. Просто знал, и все.

– Роберт, дорогой, не стой на пороге. Входи.

Деланное радушие в голосе Питера было слишком очевидно для Барни. Тот слегка поморщился и, повернувшись, увидел в дверях крестника, робко переминавшегося с ноги на ногу.

– И дядя Барни здесь. Подойди, поздоровайся.

Робби нервно улыбнулся:

– Привет, дядя Барни.

У Барни упало сердце. Раньше мальчика никак нельзя было назвать нервным. Кого он боится? Отца?

Встав, он хлопнул Робби по спине:

– Привет, дружище! Как поживаешь?

– Хорошо.

Лгунишка…

– Мы с твоим папой как раз говорили о тебе. Хотели узнать, как твои дела в школе.

– В школе? – удивился Робби.

– Ну да, знаешь, насчет других ребят… Здорово они к тебе пристают? С теми глупостями, о которых пишут в газетах?

– Вовсе нет. В школе все нормально. Мне там нравится.

Школа была способом сбежать из дома. Сбежать от скорби и отцовского равнодушия.

– Хочешь о чем-то меня спросить? – сухо осведомился Питер. Он даже не встал из-за стола, когда вошел сын: спина неестественно выпрямлена, тело напряжено, как у заключенного перед расстрелом. Ему хотелось, чтобы Робби поскорее ушел.

Питер Темплтон любил сына. И вполне отчетливо сознавал, что бросает его в трудную минуту. Но при каждом взгляде на мальчика его охватывал такой неистовый гнев, что он едва мог дышать. Поразительно тесная связь между Робби и Александрой, любовь матери и сына, бывшая когда-то предметом величайшего восторга Питера, теперь, как ни странно, вызывала в нем бешеную ярость, словно Робби украл у него эти часы, бесчисленные моменты любви Алекс. Теперь она ушла навсегда, а Питер хотел вернуть эти моменты.

Он понимал, что это безумие. И что Робби ни в чем не виноват. Но ярость жгла грудь серной кислотой. Горчайшая ирония заключалась в том, что Питер не испытывал ничего, кроме любви к Лекси, ставшей причиной смерти Алекс. В его пропитанном скорбью мозгу Лекси, как и он сам, казалась жертвой. Бедняжка никогда не узнает матери. А Роберт? Роберт – вор. Он украл у Питера Александру. И отец не мог простить сына.

Даже сейчас Питер иногда слышал, как мальчик мысленно говорит матери: «Мама, ты здесь? Мамочка, это я».

Когда Робби сидел за пианино с блаженной улыбкой, Питер знал, что Алекс сейчас с ним, утешает его, любит, прижимает к груди. Но когда он сам просыпался по ночам, выкрикивая имя жены, не оставалось ничего. Ничего, кроме мрака и молчания могилы.

– Нет, па, – прошептал Роберт чуть слышно. – Мне ничего не нужно. Я… я хотел поиграть на пианино. Ладно, приду в другой раз.

При слове «пианино» на щеке Питера задергалась жилка. До этого он машинально постукивал карандашом по столешнице. Теперь же сжал его так сильно, что он треснул в ладони.

– Ты в порядке? – нахмурился Барни.

– В полном.

Но вопреки его словам на полированную столешницу медленно закапали тяжелые алые капли.

Барни ободряюще улыбнулся крестнику.

– Мы скоро уйдем. Еще пять минут, а потом я сам тебя найду. Поиграем в прятки, договорились?

– Заметано.

Еще одна застенчивая улыбка, и Робби исчез, бесшумно выскользнув из комнаты.

Барни набрал в грудь воздуха.

– Знаешь, Питер, мальчик нуждается в тебе. Он тоже мучается. Он…

Питер повелительно поднял руку:

– Барни, мы уже это обсуждали. Роберт в полном порядке. Если непременно хочешь о чем-то тревожиться, лучше подумай, что делать с чертовыми репортерами. Вот она, проклятая проблема. О’кей?