Психиатр - Марк Фишер Страница 6

— Мой бедный, бедный Берт!

В ее интонации сквозила не насмешка, а улыбка радости, улыбка признательности. Он осторожно отстранил ее, чтобы взглянуть прямо в глаза. Только теперь он осознал всю тяжесть своего идиотского заблуждения. Но для его жены важно было выяснить еще одно обстоятельство, которое казалось ей странным, лишенным всякого смысла:

— Почему же ты никогда не говорил о своих сомнениях? И как можно было жить, храня это в себе столько лет?

— Я не знаю. Я боялся услышать от тебя правду. Мне было страшно убедиться, что ты изменила мне с этим мерзким Жоржем, что Катрин не моя дочь. Понимаешь, так у меня оставалась хоть крохотная надежда, иллюзия незапятнанной чести…

— И все же ты вел себя так, как будто у тебя не было сомнений в том, что ты не ее отец!

— Я не хотел испытывать судьбу. Мне необходима была уверенность в том, что если мои сомнения не беспочвенны, то пусть за совершенную тобой ошибку поплатится она.

Мадам Шилд решила оставить эту тему. Какая нелепица! Восемнадцать лет! Долгие восемнадцать лет бедная Катрин вынуждена была терпеть эту бессмысленную ненависть, даже не догадываясь о ее причинах. А что, если она хотела покончить с собой именно из-за недостатка отцовской любви и в эту минуту находится на больничной койке между жизнью и смертью?

Внезапно она заметила, что по лицу мужа текут слезы.

В этот момент женщина ощутила прилив сострадания к мужу, для которого редкие всплески чувственности вот уж сколько лет сводились к порывистым объятиям мимоходом. Близостью он одарял ее лишь в алкогольном опьянении, как будто только спиртное могло стимулировать его желание, или он просто пытался забыть, что эта давно уже не волновавшая его женщина — его супруга.

Он приблизился к Катрин, взял за руку и стал целовать, обливаясь слезами. В свою очередь жена этого молчаливого и, в сущности, чужого, отдалившегося человека впервые за много лет почувствовала, что связь, казавшаяся утраченной навсегда, все же существует. По крайней мере теперь их объединяла дочь.

Она не считала себя идеальной матерью, так как не питала к Катрин неоглядной любви, перенося на дочь вину за свой неудачный брак и потерпевшую крах мечту стать актрисой. Катрин была для нее жестоким отражением себя прежней, напоминавшим о былой красоте, ведь она до сих пор отказывалась смириться с ее утратой. Не отдавая себе отчета, мать нередко вымещала на Катрин горечь воспоминаний, отголоски далекого прошлого. Но она хотя бы относилась к ней по-матерински!

Берт Шилд все еще удерживал руку Катрин, шепча слова, которые еще несколько минут назад привели бы его в смущение, так как они выдавали чувства, которые он до сих пор расценивал как признак слабости, непростительной для мужчины.

— Катрин, — позвал он, поглаживая ее красивые белокурые волосы.

Сотни, тысячи раз ему хотелось сказать, что у нее великолепные волосы, что он считает ее красавицей и гордится ею. Но он сознательно избегал этих слов, даже когда девочка прямо спрашивала его мнение. Ему хотелось сломить, уничтожить ее, и он почти преуспел в этом, перейдя от мыслей к действиям. Теперь пришло время расплаты.

— Моя Катрин, — повторил он.

Слово «моя» в его устах прозвучало удивительно трогательно; жена поняла, почему никогда раньше он не произносил его.

— Моя Катрин, простишь ли ты меня когда-нибудь за все зло, что я тебе причинил?

Он вспоминал каждый случай, когда наказывал ее без всякого повода или за мелкие детские проступки, не имевшие ничего общего с проказами. Сколько раз он отвешивал ей пощечину, как часто испытывал малодушное удовольствие, незаслуженно наказывая ребенка, запрещая лишний раз увидеться с подружками, лишая ее прогулки! Нередко он якобы забывал купить ей подарок ко дню рождения или дарил что-то, будучи уверенным, что ей это не понравится.

Сколько раз в подпитии, угнетаемый сознанием собственной никчемности, он в приступе ярости бил Катрин, разъяренно допытываясь, понимает ли она то, что он пытается объяснить. Она молила: «Папа, папа, перестань, прошу тебя! Папочка, ты делаешь мне больно!» — и, обезумевшая, смотрела на него своими дивными глазами, в которых стояли слезы, не понимая причин этой ненависти.

Тени прошлого бешеным табуном диких лошадей, сметающим все на своем пути, вырвались на волю, заставив отца за считанные минуты пережить ту боль, что Катрин терпела на протяжении стольких лет.

— Прости меня, доченька! Если ты слышишь, я прошу прощения. Прошу простить за все зло, которое причинил тебе!

Казалось, она услышала его. Донесся тихий стон, и девушка едва заметно пошевелилась. Затем она отвернулась от отца, а тот посмотрел на жену с блаженной улыбкой надежды. Можно сказать, произошло чудо: она услышала их мольбы. Дочь вернулась к ним! Наконец, к невероятному удивлению и радости родителей, Катрин открыла глаза.

В первые минуты она ничего не различала, во всяком случае не узнавала родителей, что породило в их сознании зловещий вопрос: видит ли она их? Что, если она ослепла? Сможет ли отец простить себе это, ведь именно он виноват в ее психологической травме, пусть даже косвенно?

— Катрин, — тихонько позвала мать. — Мы твои родители. Мы принесли тебе одежду: белое платьице, которое ты любишь, твои туфли, книги…

Она и в самом деле приготовила для дочери маленький чемоданчик с одеждой, туалетными принадлежностями.

— Мы здесь, — поддержал отец, — посмотри на нас.

Слышала ли она? Девушка повернулась к ним и, увидев отца, который нежно держал ее руку в своей, вдруг резко ее отдернула с криком:

— Не прикасайтесь ко мне, не прикасайтесь!

— Но, Катрин, послушай, — увещевал тот. — Разве ты нас не узнаешь? Это я, твой отец.

— Ты мне не отец! — выкрикнула она. — И никогда им не будешь! Я отказываюсь от тебя навсегда! Ты разрушил мою жизнь. Именно из-за тебя я потеряла любимого. Я тебя ненавижу, ненавижу! И тебя, мама, я тоже ненавижу! Вы сделали все, чтобы Роберт узнал, что я родилась в семейке ничтожеств! Сейчас же уходите отсюда! Выйдите вон из моей комнаты, я больше никогда не хочу вас видеть!

Убитые горем родители решили не настаивать и покинули палату.