Ничего не говори - Брэд Паркс Страница 6

Ближе к полуночи я поднялся в спальню и лег в постель. Вскоре я оставил бесплодные попытки уснуть, а просто лежал и смотрел в потолок, а тот дополнительный участок мозга – отвечающий за детей – лихорадочно работал.

Я думал о Сэме. Моем славном, храбром Сэме. Мы с Элисон сделали все возможное для того, чтобы вырастить детей вне гендерных стереотипов, но Сэм все равно оказался на сто процентов мальчишкой. В нем бурлит энергия, которую нужно ежедневно расходовать. А если его такой возможности лишить? Горе тогда мебели, стенам и людям, которые окажутся у него на пути. Иногда по вечерам, не в силах больше вынести его буйства, мы отправляли его нарезать круги вокруг дома.

Я думал об Эмме. Моей нежной, задумчивой Эмме. У нее тоже есть свой запас энергии, но она выплескивает ее не физически, а эмоционально. Она удивительно восприимчива. Стоит нам с Элисон начать говорить громче обычного – иногда мы даже не спорим, а просто горячо что-то обсуждаем, – она просит нас не ссориться. Я знаю, что в тех редких случаях, когда мне нужно сделать ей замечание, я должен быть предельно мягок и прежде заверить ее в своей бесконечной любви. В противном случае одного недовольного взгляда будет достаточно, чтобы она разразилась слезами и тем самым пресекла любые попытки провести воспитательную беседу.

Меня мучали те же вопросы, что и Элисон, – где они? что сейчас делают? – и я сочинил сценарий, в котором дети были целы и невредимы.

Надеясь на силу самовнушения, я представил, что похитители изобрели какую-нибудь хитроумную ложь, чтобы дети решили, будто это игра, и даже не поняли, что происходит. Им не давали арахисового масла и орехов (у Эммы на них аллергия), кормили Великой Троицей блюд, составляющих рацион шестилетнего ребенка – пицца, макароны и куриные наггетсы, – позволяли смотреть телевизор без ограничений.

Дети, конечно, понимали, что все это немного странно, но в целом были в порядке. В конце концов, у Сэма была Эмма, а у Эммы – Сэм. В определенной степени, когда близнецы вместе, уже можно считать, что с ними все в порядке.

Это был самый благоприятный сценарий.

О том, что с ними происходит, если сценарий неблагоприятный, я изо всех сил старался не думать.

Время двигалось вперед крохотными толчками. Ближе к двум часам ночи Элисон тихонько вошла в комнату, откинула одеяло и забралась постель. Мы лежали рядом, каждый замкнувшись в своем собственном горе.

Дом стоял темный и неподвижный, издавая привычные шорохи, хотя без близнецов они звучали странно. Мы поселились здесь не для себя, а для них. Мы купили этот дом, потому что знали – дети полюбят реку и покато спускающийся к воде пляж с белым песком. Потому что на участке росла тысяча деревьев, в тени которых можно было укрыться в летний день; потому что это был большой, беспорядочно выстроенный фермерский дом, который должен был стать фоном для кучи воспоминаний. Элисон не раз говорила, как важно для нее, что детство близнецов проходит не в типичном пригороде, как у других детей, принадлежащих к обеспеченному среднему классу.

Но главной причиной стало то, что до Инцидента я был жизнерадостным оптимистом, слепо верившим в доброту ближнего своего, а после, увидев заложенный в человеке потенциал зла, решил воспитать детей в максимально безопасном месте. Мне казалось, что все эти деревья и акры земли станут для них чем-то вроде крепости и что наша неасфальтированная подъездная дорожка, растянувшаяся на четверть мили, окажется достаточно длинной для того, чтобы оградить нас от худшей части этого мира.

Только сейчас я осознал свою ошибку. Безопасность оказалась мифом, великой ложью, которую мы повторяли сами себе, пытаясь замаскировать неприятную реальность человеческой жизни – общественный договор написан на песке, а не высечен в камне, и нарушить его в любой момент может каждый, у кого на это хватит пороху.

Пока я лежал под одеялом, а ночь медленно плелась вперед, эта мысль без конца крутилась в голове, не давая покоя. Я попытался думать о будущем, которое было лучше настоящего. Все закончится. Скоро. В это просто нужно верить.

Я чувствовал, что тело медленно оседает на матрасе. Дыхание Элисон стало спокойнее. Я уже подумал, что смогу подремать пару минут, но в этот момент раздался звонок в дверь.

Длинное, протяжное «бом-бом» еще висело в воздухе, а я уже был на ногах. Элисон села на кровати, и в темноте я разглядел белки ее глаз, напряженно раскрытых в темноту. Часы показывали 3.17.

Не задумываясь, я направился к двери в спальню.

– Погоди, что ты делаешь? – свирепо зашептала Элисон.

– Ты о чем? А если это дети?

– Дети? Просто так пришли, позвонили в дверь и…

– Ну… может, их привел помощник шерифа!

Я не стал ждать, пока она мне возразит, подошел к двери в спальню и взялся за ручку.

– Подожди, – сказала она, спрыгнула с кровати и схватила меня за запястье, – тебе не кажется, что нам бы сначала позвонили из участка? А что, если это похитители? Вдруг у них оружие?

– Сиди здесь, – сказал я и вырвал руку.

– Скотт! – крикнула она мне вслед, но я уже был за порогом и спускался по лестнице.

У нас есть пистолет, девятимиллиметровый «смит-и-вессон», купленный, когда Элисон была беременна, потому что меня почти никогда не было рядом. Она шутила – хотя в этой шутке была доля правды, – что это все гормоны матери-волчицы подсказывали, что ей нужен пистолет. И горе тем злодеям, которые в те времена осмелились бы бросить Элисон вызов. Она была из семьи военного, и в представлении ее отца не было лучше занятия для отца и дочери, чем стрелять по мишеням после обеда. С детства у нее хранилась целая куча наград с состязаний по стрельбе. И судя по тому, как она обращалась со «смит-и-вессоном», с тех пор как мы его купили, навыка она не потеряла.

К сожалению, сейчас пистолет лежал в разобранном виде – половина на чердаке, половина под раковиной в ванной. Я настоял на этом после того, как изучил статистику смертей из-за неосторожного обращения с оружием для одного законопроекта. Цифры позволяли не сомневаться, что пистолет в доме представляет для детей куда большую опасность, чем любая угроза, подстерегающая на улице.

Сегодня я впервые пожалел о своем решении. Быстро перебрал в уме все, что могло служить оружием – кухонные ножи, отвертки, кочергу, – и остановил выбор на клюшке для гольфа, хранившейся в чулане гостиной.

Тогда я еще не вполне ясно представлял себе абсурдность этого решения – разве сможет не отличающийся богатырским телосложением мужчина средних лет с клюшкой в руках противостоять вооруженному нападению? Я включил свет на крыльце и тихо скользнул в гостиную. Я собирался выглянуть из окна, чтобы быть готовым к тому, что меня ждет снаружи.