Медовый месяц - Инна Волкова Страница 58

— Тебе нужно отдохнуть, — сказал я. — Сейчас я позову врача, тебе сделают укол. А я приду позже.

— Позже? — он усмехнулся и облизнул побелевшие губы. — Ты, конечно, придешь позже, в другой мир. И там мы с тобой встретимся. Поболтаем, попьем пивка. Весело проведем время, как ты считаешь?

Он вдруг подмигнул мне, и на мгновение я увидел в нем прежнего мэра, каким я его знал и любил. Сильным, насмешливо-грубоватым, уверенным в себе, любящим жизнь и все ее удовольствия. Любящий работу, спиртное, женщин. Женщин… я вспомнил о женщине, с которой он был последнее время и которую, как мне кажется, любил. Ее не было на похоронах Эльвиры и сейчас нет. Почему? Я задал ему этот вопрос. Он поморщился, как от зубной боли.

— Наталья… она для меня больше не существует. Ее нет.

— Но почему? Что случилось? Вы расстались?

— Мы разлетелись с хрустом и звоном, как осколки разбитого зеркала. Она изменила мне. Банальная пошлая история. Я застал ее с другим. Они не ожидали моего появления. Она оправдывалась, плакала, валялась в моих ногах, умоляла простить ее. Я не мог этого сделать. Она говорила, что ошиблась, что еще слишком молода и не понимала, что делает. Но это не было ошибкой. Это было предательством. Я ударил ее, несколько раз. Разбил губу, из носа потекла кровь. — Его лицо перекосилось от волнения.

Было видно, что эти воспоминания причиняют ему боль. Впрочем, эта боль растворилась в главной боли, которая заполнила собой все вокруг. И для другой боли просто не оставалось ни сил, ни пространства.

— Ты не можешь ее простить даже сейчас? — задал я вопрос и тут же прикусил губу, поняв, что выдал себя. «Даже сейчас» означало, что я верю в его скорый конец и принимаю его как данность, как неизбежность.

— Даже сейчас, на пути туда, я не хочу и не могу ее простить. Для меня она умерла раньше. Когда я застал ее в постели с любовником. Я вычеркнул ее из своей жизни. И не хочу больше слышать о ней. Пусть живет, но вдали от меня, не во мне. Я не хотел о ней вспоминать, но ты спросил, и я ответил на твой вопрос. И еще…

Он сменил позу и вытер со лба выступивший от напряжения пот. Я видел, что каждое движение дается ему с большим трудом и отнимает много сил.

— Я должен тебе это сказать. Я действительно был любовником Алины Вайзман. Мы были близки. Но в то же время бесконечно далеки. Эта женщина внушала мне сложные, противоречивые чувства. Я не мог с ней расстаться, но и быть вместе тоже не мог. В тот день, когда ее тело обнаружили в ее спальне, я был у нее. Я видел ее мертвой. Но ничего никому не сказал. Возможно, я повел себя как трус, но я не хотел, чтобы узнали о нашей связи. К тому же уже ничего нельзя было изменить… Эта женщина умерла молодой, как она и хотела. Больше всего на свете она боялась старости. Она сама мне в этом призналась, когда выпила лишнего. Правда, потом жалела о сказанном. Она не любила быть откровенной. Старость — единственное, чего она боялась. Смерть ее не страшила. Я должен был сказать тебе об этом раньше, сразу. Но не сделал этого. Так что можешь считать меня трусом.

Я хотел ответить, но в это время в палату заглянула врач, строгая женщина с усталыми глазами в белоснежном халате. Лучший врач-кардиолог. Именно она вытащила Анатолия буквально с того света после первого инфаркта.

— Заканчивайте разговор. Больному нужен отдых, — тоном, не терпящим возражений, произнесла она.

Для нее пациент не был мэром города, а его посетитель — главным прокурором. Их чины и положения в обществе не были для нее важны. Здесь она была главной, она устанавливала правила и тщательно следила за их выполнением. В больнице ее побаивались, но уважали. Она была врач, что называется, от бога. Поэтому я не стал с ней спорить. Во-первых, это бесполезно, во-вторых, я понимал, что моему другу и в самом деле нужен отдых.

— Прощай, — сказал он и протянул мне руку.

Я пожал ее и поправил его:

— Не прощай, а до свидания.

— Нет, — он отрицательно покачал головой. — Именно прощай.

— Я приду завтра, — пообещал я.

— Завтра уже не будет. Для меня не будет, — сказал он абсолютно спокойно.

Я хотел возразить, но передумал. Да и что я мог сказать? Все слова прозвучали бы фальшиво. Мы привыкли говорить друг другу правду в глаза, какой бы тяжелой она ни была. Это непременный атрибут мужской дружбы. Незачем делать ее приторно-сиропной. Я не хотел притворяться и врать накануне его ухода. Может быть, завтра и будет, но послезавтра не будет, это я понимал. Когда я уже стоял на пороге, он окликнул меня:

— Саша!

Я обернулся:

— Да?

— Исполни мою просьбу. Ты обещал.

Врач недовольно покосилась на меня. Я медлил уходить. Я стоял в дверях, словно не мог заставить себя переступить порог. Эти несколько шагов иногда труднее сделать, чем пройти длинный путь.

— Я помню, — ответил я, глядя ему в глаза. — Я сделаю это, Толя, обещаю тебе. Клянусь.

Мы оба не любили клятв. Он сам как-то сказал мне, что не стоит верить клятвам, верить нужно делам. Но сейчас я не мог сказать иначе. И это было то, что он хотел услышать. Что нужно было ему услышать. Я вышел из палаты. Присел на низкую скамейку в длинном белом коридоре. Эти белые стены навевали тоску. Сейчас в моде белый цвет обоев, интерьера, евроремонт. Никогда не понимал, как можно жить в такой обстановке. Жить в больнице. Теперь я понял, цвет смерти вовсе не красный и не черный. Ее цвет — белый. И боль тоже белого цвета. Я смотрел на стену перед собой и не мог оторваться. В голове было пусто, как в пустом кувшине. Никаких мыслей. Точнее, какие-то обрывки, дурацкие, ненужные. «Завтра уже не будет», «завтра уже не будет». Какое страшное слово «никогда»! Возможно, для него это лучший конец, хотя эта мысль может показаться жестокой и даже кощунственной. Он не сможет жить без своей дочери. Он слишком ее любил. Это будет уже не жизнь, а существование. Он сильный человек и смог бы вынести любой удар судьбы. Но этот оказался слишком сильным, даже для него. Он не сможет… Черт возьми, я снова теряю друга. И уже навсегда. Два раза я терял его. Но этот раз будет последним… и я ничего не могу сделать, ничего… но может быть, я ошибаюсь и все не так страшно?

Из палаты вышла врач, строгая женщина с усталыми глазами. Подошла ко мне. Я поспешно вскочил, как школьник перед учителем. Я не задавал ей вопросов, просто смотрел и ждал. Но ей не нужны были слова. За те тридцать лет, что она проработала по специальности, она научилась читать по лицам. Ведь почти всегда на лицах людей, чьи близкие и друзья находились здесь, было написано одно и то же — существует ли надежда? Возможно ли что-либо сделать?

И она ответила на мой немой вопрос:

— Шансов очень мало. Первый раз он чудом вернулся с того света, но чудеса не повторяются дважды. Его сердце совершенно изношено. Состояние очень тяжелое… Можно, конечно, попытаться что-то сделать, стимулировать работу сердца, но…

— А операция? — спросил я, хотя и так знал ответ.