Ватикан - Антонио Аламо Страница 55

Общеизвестно, что в то роковое утро 5 ноября папская аудиенция, по крайней мере поначалу, развивалась в соответствии с условностями, буквально следуя нравам, обыкновениям и протоколам, столь тщательно и тонко разработанным Папской префектурой на протяжении многих лет; общеизвестно было и то, что площадь Святого Петра с самого раннего утра будет осаждать толпа верующих, в том числе прибывших и из-за океана, страстно и нетерпеливо ждущих появления Папы, появления, о котором возвестили как могущественные средства массовой информации, так и перезвон главных колоколен Рима; общеизвестно, что брат Гаспар насладился своим первым римским завтраком в личных покоях Папы; общеизвестно, что с десяти часов утра народ неистово скандировал: «Мы хотим видеть Папу, мы хотим видеть Папу!» — и прочее в этом роде, причем возбуждение неимоверно возрастало с минуты на минуту; общеизвестно, что Папа вышел из своих личных покоев в половине одиннадцатого в сопровождении брата Гаспара; общеизвестно, что через несколько минут они попрощались, обнявшись, и что брат Гаспар запечатлел на щеке Папы поцелуй — точь-в-точь как Иуда Искариот; общеизвестно, что пятнадцать минут спустя брат Гаспар связался по телефону с Хакером и сообщил ему, что Папа принял послание с удовлетворением и, скорей всего, убивать его не придется.

— Вас ожидает вознаграждение, — сказал Хакер.

— Не сомневаюсь, — ответил брат Гаспар, хотя на самом деле сильно в этом сомневался.

Известно также, что Папа направился в крипту ватиканского собора, чтобы помолиться перед могилой святого Петра, где и оставался, преклонив колена и почти в течение целого часа храня абсолютное молчание, пока его не прервал один из фотографов «Оссерваторе романо», которого безжалостно прогнали под угрозой отлучения; известно, что он возвратился в свои покои и занервничал, поскольку им овладели дурные предчувствия; известно, что он попросил вызвать монсиньора Лучано Ванини, с которым говорил наедине в течение без малого часа; известно, что в полдень все колокольни главных храмов Рима, включая большую колокольню базилики Святого Петра, оглушительно затрезвонили, и три минуты спустя Колокольные ворота распахнулись настежь и Папа выехал на своем «папамобиле» для домашнего употребления, окруженный телохранителями, в сопровождении шофера и бразильской монахини, хотя никто так и не понял, откуда она взялась, — и все это подробно освещалось многочисленными каналами по всему миру. Для меня, что и понятно, речь шла о совершенно особом случае.

Медленно, следуя ватиканскому обычаю и чтобы собравшиеся верующие могли поближе разглядеть Верховного Пастыря и причаститься бесконечной вере, которую он олицетворял, «папамобиль» объехал площадь, лавируя между группами публики, которая делала все возможное, чтобы дотронуться до него, несмотря на прочные ограждения и многочисленных охранников-наблюдателей; если же это не удавалось, люди тянули к нему фотографии своих покойных, четки и медальоны, масло, воду и соль или поднимали детей, чтобы они тоже могли стать свидетелями его вдохновляющего и успокоительного присутствия. Паства неустанно приветствовала Папу здравицами, аплодисментами и даже песнями. Тысячи флажков, раскрашенных в ватиканские цвета, были уже розданы, и десятки плакатов с разными надписями развевались на ветру. Вцепившись одной рукой в металлический поручень автомобильчика, другую Папа протягивал к своему народу, который безуспешно старался дотянуться до нее, — только немногим счастливчикам удавалось коснуться кончиков его пальцев.

Двигаясь между протянутых к нему рук верующих, «папамобиль» совершил два полных круга, словно чтобы дать народу возможность дважды созерцать священное лицо в профиль, наконец добравшись до трибуны, возвышавшейся на верхней площадке главной лестницы, в соответствии с маршрутом и расписанием, намеченными префектурой. Папа наконец решился заговорить, и казалось, что разноголосый рев толпы зазвучал вдвое громче по мере приближения долгожданного момента. Однако римское небо грозило Святому Отцу предвестиями бури, но даже темные небеса и несущиеся в них смятенные тучи были не в состоянии утихомирить единодушного порыва паствы.

Когда Папа вышел из «папамобиля», прозвучало несколько торжественных залпов и швейцарские гвардейцы из почетной палатинской гвардии в особой форме (пышных гофрированных воротниках и блестящих на солнце шлемах, кирасах и нашейниках), вооруженные до зубов, хотя и несколько примитивно — шпагами, алебардами, пиками и тесаками, — вытянулись по стойке «смирно». К трибуне Папу сопровождали государственный секретарь, его высокопреосвященство кардинал Джузеппе Кьярамонти; заместитель государственного секретаря, архиепископ монсиньор Франческо Паупини; префект Папской канцелярии епископ Умберто Палаццини; паладин веры, его высокопреосвященство кардинал Джозеф Хакер и другие иерархи и прелаты, вслед за чем, когда Папа сел, перед ним промаршировали два итальянских полка с оглушительно игравшим оркестром, и хотя наиболее внимательные заметили, что вначале Папа отмахнулся от военного марша, как от назойливой мухи, несомненно, что на протяжении всего парада он отбивал такт правой ногой. Как только умолкли тромбоны, трубы и барабаны, колокольни главных римских храмов вновь празднично зазвонили на разные лады, толпа с новым энтузиазмом приветствовала этот перезвон, и тогда по мегафону раздался гимн «Ты — Петр», встреченный бурей аплодисментов преклонивших колена верующих и новыми взрывами восторженных криков. При этом некое беспокойство ощущалось в плотных рядах патриархов, кардиналов, архиепископов, епископов, митрополитов и генералов больших и малых орденов, включая доминиканцев, расположившихся на почетных местах справа и слева от трибуны, вслед за которыми стояли несколько не столь важных духовных лиц и среди них — доминиканский монах Гаспар Оливарес, с которым я сражался тысячу раз, и, наконец, в самой глубине, рядом со Святыми вратами, хор Сикстинской капеллы, затянувший гимн «Бенедиктус».

«Редкостная непристойность», — подумал я.

Человек, на долю которого пришлось больше всего аплодисментов во вселенной, бессчетно размноженный бессчетным количеством фотографов, человек, который как никто другой умел собирать полные стадионы, арены для боя быков, ипподромы, аудитории, соборы, мечети, синагоги, фабрики, кварталы, пляжи, горы и даже лыжные трассы, в очередной раз демонстрировал, что нежные чувства и набожная преданность мира принадлежат ему как никому другому и что на всей Земле нет человека, настолько способного собирать вокруг себя толпы, представляя совершенную и торжествующую Церковь, и это несмотря на волны скептицизма, которые буквально захлестывали планету. Пестрая толпа, где были представители всех частей света, как обычно собравшаяся на площади Святого Петра, подобно растревоженному улью, противилась всяческой дисциплине и взрывалась спонтанными выражениями ликования, нарушавшими тишину и протоколы, чтобы выразить свой пыл, свой энтузиазм и свое беспредельное счастье. Я мимоходом оглядел толпу. В ней преобладали нищие духом, туристы да то и дело попадавшиеся одержимые. И вновь к ногам Папы припали основные информационные средства планеты: пресса, радио и телевидение; было непостижимо это преклонение, которым он упивался, и то, как весь мир способствовал ему в его самовлюбленности, прикованный к тому, что вот-вот изрекут его уста. Но в данном случае можно было предположить, что его лепет будет строго догматичным, да иначе и быть не могло, учитывая охвативший Церковь кризис. Лик Первосвященника дышал твердостью и решимостью, будто ничто не могло заставить его отречься от намерения появиться перед своим народом после почти четырех месяцев молчания и целого вороха лжи, которой пытались скрыть подлинные причины столь долгого отсутствия.