Употребитель - Алма Катсу Страница 52

Адер ждал, что после возвращения в башню жизнь пойдет как прежде. Но это оказалось невозможно. С ним слишком много всего произошло. У него в голове засела одна мысль, и он никак не мог от нее избавиться — особенно днем, когда рядом не было лекаря. Адер не мог забыть о том, что повидал в поместье: мощные стены замка, ухоженные поля, сокровищницу, слуг, крепостных крестьян… не хватало только помещика. А на пути Адера ко всему этому богатству стояло всего два препятствия: печать, которая теперь была спрятана где-то в башне, и смерть старика.

Печать можно было без особого труда разыскать. Убить старика — дело другое. Адер об этом думал не раз за время своего плена, прокручивал в голове, обыгрывал детали, но в конце концов отбрасывал эту идею, как бред сумасшедшего. Всякий раз, когда старик прибегал к рукоприкладству — были то побои или похоть, — Адер мысленно клялся себе, что заставит лекаря заплатить за это унижение. Но стоило ему вспомнить об избиении кочергой и месяцах мучительного выздоровления, и он прогонял мысль о мести.

Однако после тех побоев прошли годы, и Адер успел порядком подрасти и возмужать. Лекарь уже не так часто поднимал на него руку, да и похоти давал волю очень редко, расчетливо. Адер так давно ненавидел старика, что эта ненависть стала для него естественной, как дыхание. Он начал мыслить четче, жажда мести стала более яростной, неотвратимой. Он не осознавал, до какой степени изменился, вплоть до одного позднего вечера, когда ему пришлось в очередной раз хоронить мертвую женщину. Глядя на ее прекрасное тело, он понял, что последнее табу исчезло. Ничто не остановило бы его от насилия над трупом, но на самом деле ему хотелось другого: поиздеваться над мертвым телом старика, чтобы потом закопать его в сырую землю. Более того: Адер сделал бы это с радостью. Он не чувствовал ни страха, ни отвращения. Юноша утратил последние остатки нравственности. Оболочка за оболочкой, слой за слоем мораль покидала его. Он мог сравняться со стариком, и эта мысль нравилась Адеру. Впервые за много лет он почувствовал себя счастливым.

Первым делом нужно было обзавестись союзниками. Адеру были нужны помощники — крестьяне, которые ненавидели лекаря, служившего захватчику, румынскому графу. Адеру нужно было разыскать тех крестьян, кто затаил особую обиду на графа и был бы готов обрушить свой гнев на лекаря как на более легкую добычу. Если бы Адеру удалось доказать, что старик совершал преступления против жителей деревни — такие, от осуждения в которых граф не смог бы его защитить, тогда графу пришлось бы отвернуться и не смотреть, как крестьяне будут казнить его придворного лекаря. Все дело было в том, чтобы найти правильных людей, верный подход к ним и неопровержимые доказательства.

Как-то раз Адер отправился в деревню, чтобы найти кого-нибудь из духовенства. Он счел свой выбор верным. В аббатстве он нашел монаха, который в этот день был свободен от работы в поле. Монах был молоденький, розовокожий, как младенец. Его, похоже, сильно удивил приход подмастерья злобного лекаря, но когда Адер пал к ногам монаха и стал умолять о позволении поговорить с ним, тот не смог ему отказать. Потом они сидели в монастырской тишине, и монах слушал исповедь Адера о том, каково ему жилось в услужении у злого тирана. Адер объяснил, что был вынужден служить старику против своей воли. Не останавливаясь на мелочах, Адер сказал, что работа у злобного, развратного лекаря всегда была ему отвратительна. Монах стал его утешать — сначала робко, а затем все смелее. Адер понял, что обрел союзника. Под конец своего рассказа Адер намекнул на темные, страшные грехи, совершенные стариком и графом. Монах заверил юношу в том, что тот может прийти к нему в любое другое время и вновь облегчить душу.

Адер так и сделал. Придя к монаху во второй раз, он поведал о том, как старик велел ему украсть ребенка. Монах побледнел и отпрянул от Адера, как от гадюки, когда тот рассказал, где именно стояли цыганские кибитки. Затем монах подтвердил, что цыгане обратились в бегство, никому ничего не объяснив.

— Думаю, он хотел использовать это дитя для изготовления какого-нибудь страшного колдовского зелья — но что это было бы за зелье и для чего бы оно предназначалось, я сказать не могу. Однако ведь если для этого потребовалась бы человеческая жертва, это было бы сатанинское деяние, верно? — спросил Адер так, словно бы сам себе не верил. Он старался выставить себя невинной жертвой злого деспота.

Монах попросил его умолкнуть. Он не хотел верить собственным ушам.

— Клянусь, это правда, — сказал Адер, упав на колени. — Я могу доказать. Пергамент и бумага, на которых написаны заклинания, — это будет достаточным доказательством?

Потрясенный до глубины души, монах смог только молча кивнуть.

Адер знал, что днем, пока старик спит, вынести бумаги из башни легко, но, когда на следующий день он решил взять со стола улики, у него задрожали руки. «Не валяй дурака, — пытался уговорить он себя. — Столько лет прошло. Ты мужчина или все еще испуганный мальчик?» Ему так надоели страх и унижение, что он грубо схватил бумаги, быстро свернул их в рулон, убрал в рукав и, не сказав ни слова Маргарите, отправился в аббатство.

Когда монах начал читать потускневшие записи на листках пергамента, у него глаза полезли на лоб. Он попросил у Адера прощения за то, что не доверял ему, вернул бумаги и велел как можно скорее отнести их обратно в башню. Кроме того, он попросил Адера известить его, если старик задумает очередное жестокое убийство. Так или иначе, монаху нужно было время, чтобы схватить и засудить еретика, который состоял на службе у графа. Адер стал спорить. Он говорил, что лекарь в союзе с дьяволом, что он не заслуживает ни одного лишнего дня свободы. Однако монах все-таки колебался. Не так-то просто было набраться храбрости и дерзко выступить против графа. Чтобы распалить решимость монаха, Адер обещал вернуться к нему с новыми доказательствами того, что лекарь занимается колдовством.