Президент пропал - Джеймс Паттерсон Страница 5

Дженни подается вперед. Не хочет, чтобы я останавливался. Она всегда за то, чтобы я подробнее рассказывал о службе. «Расскажите о командировке, – просит она. – Расскажите, как попали в плен. Как вас ранили, пытали». В ходе кампании мы из-за этого постоянно спорили. Казалось бы, такая выгодная деталь биографии… Будь на то воля советников, я бы ничего больше, наверное, не обсуждал. Но я на уговоры не поддался. О некоторых вещах просто молчат.

– Вы закончили, господин пре…

– Нет, не закончил. Я уже все объяснил руководству палаты представителей. Я говорил, что мне нельзя свидетельствовать на слушании. Вы могли бы ответить: «Хорошо, господин президент, мы тоже патриоты и уважаем ваш труд, пусть даже вы не можете раскрыть деталей». Так нет же, вы не устояли перед искушением притащить меня сюда и заработать пару очков. Позвольте же заявить открыто то, что я говорил вам лично. Я не стану отвечать на каверзные вопросы касательно моих телефонных разговоров или предпринятых мною действий, потому что они связаны с угрозой нашей национальной безопасности. Если ради безопасности страны мне придется оставить пост – оставлю. Только не заблуждайтесь: все, что делал, я делал, руководствуясь прежде всего интересами Соединенных Штатов. Так было и так будет.

Оскорбления, брошенные в лицо Кирнсу, нисколько его не задели. Он лишь рад, что сумел здорово меня разозлить. И пока я пытаюсь успокоиться, просматривает заметки, схемы основных и дополнительных вопросов.

– Какое решение на этой неделе далось вам тяжелее всего, мистер Кирнс? Какой галстук повязать на это слушание? На какую сторону сделать этот дурацкий зачес?.. Я вот почти все свое недавнее время потратил на спасение страны. И порой нелегкие решения приходится принимать, не зная многих деталей. Порой все варианты откровенно хреновые, и надо искать наименее хреновые. Само собой, я терзаюсь сомнениями. И живу с тем, что мне не избежать критики, даже если исходит она от близорукого политика-приспособленца, который придирается к одному-единственному ходу, не видя при этом, как расположены на доске все фигуры, а потом выворачивает этот ход наизнанку, совершенно не догадываясь, в какое опасное положение ставит страну. Мистер Кирнс, я и хотел бы обсудить с вами все свои действия, но из соображений национальной безопасности не могу себе этого позволить. И я в курсе, что вы это прекрасно знаете, а еще – как трудно не спустить курок, когда можно выстрелить легко и наверняка.

Дэнни Эйкерс в углу вскидывает руки, показывая, что время вышло.

– Да, и знаете что? Ты прав, Дэнни, время истекло. Я закончил. Все, хватит. Закругляемся.

Взмахом руки сбрасываю микрофон со стола. Поднимаясь на ноги, опрокидываю стул.

– Я все понял, Кэрри. Нельзя мне свидетельствовать. Меня на куски порвут. Я все понял.

Кэролайн Брок поднимается и оправляет костюм.

– Ладно, всем спасибо. Просьба освободить помещение.

«Помещение» – это комната Рузвельта, напротив Овального кабинета. Самое подходящее место для встреч – или, в нашем случае, репетиции слушания комитета палаты представителей, – потому что здесь висят портреты Тедди Рузвельта: на одном он – берейтор, на другом – лауреат Нобелевской премии мира, остановивший конфликт между Россией и Японией. Окон нет, и двери легко охранять.

Все встают. Мой пресс-секретарь стягивает галстук-бабочку – милую небольшую деталь, призванную дополнить образ конгрессмена Кирнса. Виновато смотрит на меня, и я отмахиваюсь. Он лишь исполнял свою роль, отыгрывая худший сценарий, на случай если на следующей неделе я все же соглашусь давать показания.

Роль Лестера Роудса сегодня играл один из юристов Белого дома. В седом парике он больше напоминает не спикера, а Андерсона Купера ^[5]. Сейчас он тоже бросает на меня пришибленный взгляд, но я и его успокаиваю все тем же жестом руки.

Комната пустеет; адреналин выветривается, остаются слабость и уныние. Никто не предупреждал, что работа президента похожа на «американские горки»: головокружительные взлеты и падения, как в утробу змеи.

Наконец все уходят, и я гляжу на портрет «конного» Рузвельта над камином. Кэролайн, Дэнни и Дженни осторожно подходят к раненому зверю в клетке.

– «Наименее хреновый» мне лично понравилось больше всего, – невыразительно произносит Дэнни.

Рейчел всегда упрекала меня за ругань. Мол, крепкие выражения – показатель отсутствия творчества. Не уверен. Когда становится особенно жарко, я на ругательства очень даже изобретателен.

Так или иначе, Кэролайн и прочие ближайшие помощники знают: подставное слушание для меня – как терапия. Они надеются, что если не удастся отговорить меня от выступления, то репетиции хотя бы помогут выработать иммунитет к негодованию, и когда придет время, я смогу выступить достойно, без соленых словечек.

Дженни Брикман со свойственной ей утонченностью говорит:

– Надо быть полным болваном, чтобы на следующей неделе пойти давать показания.

Киваю Дженни и Дэнни.

– Мне нужна Кэрри, – говорю я. У нее одной из присутствующих допуск к тому, о чем мы сейчас будем говорить.

– Есть новости? – спрашиваю у Кэролайн, оставшись с ней наедине.

– Никаких.

– Завтра всё в силе?

– Насколько я знаю, господин президент. – Она мотает головой в сторону двери, через которую вышли Дженни и Дэнни. – Сами знаете, они правы. Вы проиграете на слушании в понедельник.

– Давай больше не будем о слушании, Кэрри. Я согласился на репетицию. Дал вам час. Всё, хватит. Есть дело поважнее, так ведь?

– Да, сэр.

– Надо поговорить с командой реагирования, потом – с Бёрком, а после – с заместителем министра. Именно в таком порядке.

– Ясно, сэр.

– Жду на месте.

Кэролайн уходит, и я остаюсь в комнате один. Смотрю на портрет первого президента Рузвельта и думаю. Но не о назначенном на понедельник слушании.

Я думаю, доживет ли вообще страна до понедельника.