Лучшее, что может случиться с круассаном - Пабло Туссет Страница 5

Я уже трудился вовсю, готовя себе жратву, когда в четвертый раз за день зазвонил телефон, причем именно в тот момент» когда картошка подрумянивалась на большой сковороде, а яичница слегка дымилась на маленькой.

– Слушаю.

– Э-э-эй, как ты та-а-а-а-ам?

Не выношу людей, которые не представляются, когда звонят. Все почему-то считают, что ты должен мгновенно узнавать их голос, даже если он звучит по какому-нибудь говенному репродуктору. Но этот голос я узнал сразу: это была Дюймовочка.

– Видишь ли, ты отрываешь меня как раз в тот момент, когда я жарю яичницу.

– Ну и что тут такого?…

К тому же мне не нравятся люди, которые звонят и ждут, что именно я должен поддерживать разговор. Утверждаю, что тот, кто звонит, должен сам подать повод, по крайней мере… Но Дюймовочка придерживается иных взглядов.

– Ничего. Просто говорю, что жарю яичницу.

– В это время?

– А что, яйца едят только в специально отведенное время?

Дюймовочка смеется. Что мне в ней нравится, кроме титек, это что она смеется, стоит ей палец показать. Спасительное качество.

– Слушай, у меня сейчас подгорит картошка…

– Ты же говорил – яичница.

– Яичница с картошкой. Жареной картошкой. Жаренной на масле. Оливковом.

Тут она хихикнула, но, подавив смешок, произнесла:

– Хочешь встретиться? Попозже.

– Когда?

– Не знаю. Ну, через какое-то время… Скажем, часов в девять. Хочешь – у Луиджи?

Картошка подгорела, но все равно была хороша. Я мигом уплел ее под майонезом, следом яичницу, и развалился на диване. Мной овладела лень, страшно захотелось посмотреть телик и между делом слопать пакетик арахиса, пока снова не разыграется аппетит. Я всегда считал, что смотрю телевизор меньше, чем следует; кроме того, я всегда смотрю его по утрам, когда волей-неволей приходится выбирать между новостями и каким-нибудь классическим шедевром. Само собой, я всегда выбираю новости, но довольно быстро начинаю жалеть, что не выбрал хорошую программу, которую смотрит большинство по пятому каналу со всеми этими декорациями: причудливыми лестницами и трамплинами. Таким мне всегда представлялся рай, который нам обещали братья из общины святой Марии, если мы не будем давать волю рукам во время службы. Короче, я нехотя встал с дивана и стал рыскать по шкафам в поисках хотя бы чего-нибудь чистого. Я нашел старую футболку, но стоило мне поднять руки, как она вылезала из брюк как раз над пупком. Тогда я вспомнил, что в доме есть зеркало, и подошел к нему: этакая колбасина под метр восемьдесят в наряде Фреда Перри времен Старски и Хутча. Я снова все перевернул, пока не наткнулся на рубашку, достаточно большую для моих статей, хотя и вытертую щетиной на воротнике. Хотя кому интересно разглядывать воротничок моей рубашки? Пожалуй, Дюймовочке; но на Дюймовочку можно положиться, кроме того, воротнички рубашек ей до фени. Хуже всего было то, что я чувствовал тяжесть в желудке: яйца, майонез, усилия, которые приходилось прилагать, чтобы влезать на табурет и слезать с него, копаясь в шкафах… К счастью, мне удался мощный и шумный выхлоп газов, освободивших кишечник и даже оставивших место для тарелки хлопьев.

Когда я пришел в бар, была уже почти половина десятого, но Дюймовочка обычно опаздывает еще больше, чем я. Был собачий час: после ужина все беспутные обитатели квартала выползали из домов под предлогом выгулять собаку и заканчивали свой путь в кабачке Луиджи, так что он начинал походить на собачью выставку. Кроме Луиджи за стойкой хлопотал Роберто – официант ночной смены. Про Роберто многого не скажешь, всего его можно охарактеризовать одним-единственным словом: мексиканец; хотя, честно сказать, это заметно только по его выговору, потому что распевать народные мексиканские песни он не мастак. Я спросил у него пива и облокотился на стойку. По телику передавали римейк «Мухи», и поедавшая устриц парочка за ближним столом морщилась от отвращения. Я залпом выпил свое пиво и заказал еще. Луиджи, да, впрочем, и Роберто, так и сновали между столиками, поэтому за неимением лучшего развлечения я продолжал смотреть телик. Главный герой уже порядком смахивал на муху, лицо покрылось готовыми лопнуть нарывами, а тело сотрясали животные судороги. «Если ты не уйдешь… я… я… сделаю тебе… больно», – говорил человек-муха своей невесте, роняя слюни. Я прикончил второе пиво и потягивал третью порцию. Терпеть не могу делать из своей жизни внутренний диалог, так что я прилежно досмотрел фильм до финального свистка, лениво заигрывая с боксершей, чей хозяин только что просадил в игровом автомате всю дневную получку. Я уже почти забыл, что кого-то жду, когда наконец появилась Дюймовочка, хотя справедливости ради надо сказать, что это было не просто появление, а скорее пришествие. На ней было трикотажное платье в облипочку – так что даже соски торчали, – всего на каких-нибудь пятнадцать сантиметров прикрывавшее срам; дополняли наряд ажурные чулки в ромбик. Кроме того, она покрасилась в оранжевый цвет и сделала очень короткую стрижку, практически наголо выбрив затылок, макияж прежде всего подчеркивал губы, а на шее болтался длинный кулон, указывавший на вырез, если вы еще не успели сами туда заглянуть. Игроки у автоматов проморгали тройной бонус, парочка с устрицами опрокинула лампу, и даже Луиджи поперхнулся. Он первый вышел навстречу Дюймовочке – двинулся к ней вдоль стойки с приветственным поцелуем, млея и не скрывая этого, что-то шепнул ей на ушко («как я по тебе соскучился», «наконец-то ты пришла» или что-нибудь вроде). Только по окончании церемонии мы смогли заказать пива и устроиться за столиком в глубине бара.

– Сводила волосы на ногах, – сказала Дюймовочка, едва усевшись. Это прозвучало как извинение за двухчасовое опоздание. Она произнесла эту фразу с той робостью, которую так ловко изображает.

– А твой муж?

– В Толедо, на презентации продукции «Хьюлетт Паккард».

– Чего ж ты с ним не поехала?

– Не больно-то хотелось. Потом, лучше, когда он ездит один. Вечерами они нажираются со своими коллегами в каком-нибудь topless [5]и спорят, какой принтер лучше – струйный или лазерный. А если еду я, то вместо topless им приходится спорить в обычном кабаке.

– Тебе это платье идет.

Надо же, черт возьми, было хоть как-то оценить то, что она целых два часа прихорашивалась.

– Нравится? Оно у меня уже давно, но я его никогда не ношу.

– Да ладно, я ведь не только про платье. Ты тоже ничего себе.

– О… Давненько от тебя такого не слышала.

– Потому что давненько не выглядела такой аппетитной.

– Откуда знать – может, тебе не нравится… Touché. [6]Теперь она могла отделаться от меня только какими-нибудь дурачествами. Я скорчил такую же рожу, как человек-муха, одолеваемый судорогами.