Тарантул - Тьерри Жонке Страница 5

Но самое главное, Винсент никогда бы не позволил себе так глупо вляпаться! Он предусмотрел бы и полицейского, и камеру слежения, вмонтированную в потолок, которая сняла все подвиги Алекса. И какие подвиги! С криками и руганью ворвался в отделение банка, наставил револьвер на кассира…

Винсент догадался бы заранее пересчитать клиентов, приходящих обычно по понедельникам, учел бы появление этого копа, у которого всегда в этот день был выходной и в десять утра тот обычно являлся снять наличные, прежде чем отправиться за покупками в ближайший супермаркет. Винсент непременно надел бы маску, выстрелил в камеру… У Алекса была маска, но коп сорвал ее. Уж Винсент не стал бы дожидаться и сразу бы вырубил этого типа, решившего поиграть в героя. Пока не подох…

Но Алекс — оцепеневший от ужаса какую-то частичку мгновения, долю секунды перед тем, как принять решение: стрелять немедленно! — именно Алекс позволил застать себя врасплох, Алекс получил пулю в бедро, Алекс выполз наружу, оставляя за собой кровавый след, с сумкой, набитой деньгами; нет, и в самом деле Винсент выкрутился бы гораздо лучше!

Но Винсента больше не было. Никто не знал, где он прячется. Может быть, он умер? Во всяком случае, его отсутствие имело катастрофические последствия.

И все-таки Алекс научился жить заново. После исчезновения Винсента он обзавелся новыми друзьями, которые снабдили его фальшивыми документами и предоставили убежище в этом домике, затерянном в провансальской пустоши. За четыре года, прошедшие после того, как пропал Винсент, Алекс сильно изменился. Ферма его отца, трактор, коровы — все это было теперь очень далеко. Он стал вышибалой в одном ночном клубе в Мо. Порой субботними вечерами его мускулистые лапы устраивали настоящий разгром, расшвыривая пьяных и буйных клиентов. Алекс как следует приоделся, на руке у него блестело солидное кольцо, он купил машину. Почти приличный господин!

И коль скоро ему приходилось драться ради выгоды других, в какой-то момент он спросил себя, почему бы, в конце концов, ему не подраться ради собственной выгоды, это будет не так-то плохо. И он дрался, дрался, дрался. Поздними вечерами в Париже, при выходе из ночных заведений, ресторанов… Это была настоящая жатва: более или менее туго набитые бумажники, кредитные карты, такие удобные, чтобы оплачивать счета за пополнение гардероба, ставшего к тому времени вполне представительным.

Наконец Алексу надоело рисковать ради, в общем-то, не такой уж и внушительной прибыли. За один-единственный раз, в банке, если хорошенько постараться, можно было бы до конца своих дней избавить себя от необходимости драться.

Он сидел, вяло развалившись в кресле, тупо уставившись в уже пустой экран телевизора. Вдоль плинтуса, попискивая, пробежала мышка, едва не задев его. Резким движением он выбросил вперед руку с раскрытой ладонью, и пальцы его сомкнулись на маленьком мохнатом тельце. Он чувствовал, как испуганно бьется крошечное сердце. Он вспомнил поля детства, колеса тракторов, распугивающие крыс, птиц, прятавшихся в живой изгороди.

Он приблизил мышь к своему лицу и медленно стал сжимать кулак. Его ногти вонзились в шелковистую шерстку. Писк стал пронзительнее. Вновь перед его глазами возникла газетная страница, жирные буквы, его собственная фотография, обрамленная колонками журналистской болтовни.

Он поднялся с кресла, вышел на порог и, размахнувшись, изо всех сил швырнул мышь далеко в темноту.

…Во рту стоял отвратительный вкус заплесневелой земли, а под тобой вязкая, скользкая грязь, она, словно теплый кокон, обволакивает твое голое тело — рубашка порвалась, — запахи мокрого мха, гнилого дерева. И еще тиски его рук вокруг твоей шеи, на твоем лице, судорожно сжатые пальцы, не дающие пошевелиться, согнутые колени, стиснувшие твою поясницу, на которую он навалился всем своим весом, словно бы хотел вдавить в землю, заставить тебя исчезнуть.

Он задыхался, пытаясь перевести дыхание. Тебе, не имевшему возможности пошевелиться, оставалось только одно — ждать, просто ждать. Нож лежал там, в траве, где-то справа. Нужно было лишь подождать несколько секунд, чтобы он ослабил тиски, и тогда его можно было бы сбросить, скинуть с себя, опрокинуть, дотянуться до кинжала и убить его, убить, вспороть ему живот, этой сволочи!

Кто это был? Какой-нибудь псих? Накачавшийся наркотиками садист, шляющийся по лесам? Несколько долгих мгновений вы валялись в грязи, сплетясь в болезненных объятиях, прислушиваясь к дыханию друг друга. Он хотел тебя убить? А перед этим изнасиловать?

Лес был невероятно тихим, неподвижным, словно из него ушла всякая жизнь. Он по-прежнему ничего не говорил, дыхание стало более размеренным. Тебе оставалось лишь ждать какого-нибудь движения. Может, он потянется рукой к низу живота? Что-нибудь в этом роде… Понемногу тебе удалось справиться с ужасом, уже можно было подумать о сопротивлении, можно было вцепиться ногтями в его глаза, а зубами — в горло. Но ничего не происходило. Тебе оставалось только лежать, задыхаясь под его весом, и ждать.

И вдруг он засмеялся. Радостным, искренним, совсем детским смехом. Смехом мальчишки, который только что открыл рождественский подарок. Смех прекратился. До тебя донесся его голос. Размеренный, ровный.

— Не бойся ничего, детка, не двигайся, я не сделаю тебе больно…

Его левая рука отпустила твое горло, он вновь зажег фонарь. Нож действительно валялся там, в траве, сантиметрах в двадцати, не больше. Но своей ногой он еще сильнее вдавил в землю твою ладонь, а потом отбросил нож как можно дальше. Твой последний шанс.

Он поставил фонарь на землю и, схватив тебя за волосы, повернул твое лицо так, чтобы на него падал луч желтого света. Твои глаза мгновенно ослепли. Он заговорил вновь:

— Да… это и в самом деле ты!

Его колени все сильнее и сильнее давили тебе на спину. Тебе не удалось сдержать крик, но он тут же прижал к твоему лицу какую-то тряпку. Несмотря на все судорожные усилия, сознание постепенно ускользало, и, когда он все-таки ослабил хватку, тебя уже обволокла непроницаемая темнота. Поток густой, бурлящей, как варево, темноты.

Прошло довольно много времени, прежде чем оцепенение тебя отпустило. Воспоминания были расплывчатыми. Наверное, тебе, уснувшему в своей постели, просто снились кошмары, страшные сны?

Но нет, вокруг было по-прежнему черно, как глубокой ночью, но теперь сознание полностью вернулось. Из горла вырвался долгий, резкий крик. Хотелось пошевелиться, выпрямиться.

Но запястья и лодыжки были обмотаны цепями, которые предельно ограничивали любые движения. В темноте удалось ощупать поверхность, на которую тебя положили. Это была твердая поверхность, покрытая чем-то вроде навощенной ткани. А сзади находилась стена, обитая пенопластом. Цепи были вбиты в стену, и очень крепко. Упершись ногой в стену, можно было попытаться сильно потянуть, но, когда наконец это удалось проделать, стало понятно: цепи выдержали бы и гораздо большее усилие.

И только тогда появилось осознание собственной наготы. Твое голое, совершенно голое тело было приковано к стене цепями. Твои дрожащие пальцы ощупали кожу в поисках какой-нибудь раны, боли от которой пока не чувствовалось. Но нет, она была чистой, гладкой и безболезненной на ощупь.