Синдром Коперника - Анри Лёвенбрюк Страница 5
Синдром Коперника - Анри Лёвенбрюк читать онлайн бесплатно
Неожиданно меня озарило.
Когда я поставил рядом с собой пустую тарелку, правда, прежде ускользавшая от меня, предстала передо мной во всей своей полноте, да так, что кровь застыла в жилах. Как будто увиденные на экране жуткие картины вернули меня к реальности. К определенной реальности. Мне показалось, что я, наконец, проснулся, открыл глаза: и внезапно я вспомнил, как выжил в катастрофе. Почему я выжил. Тогда до меня дошло, насколько это невероятно, что я сижу здесь, один, на этом диване, с руками все еще перепачканными кровью. Насколько нереально.
Я просто-напросто понял, что что-то здесь не так. Что происходит что-то невероятное.
Мне кажется, что после любого теракта телезрителей в первую очередь интересует количество погибших. Точное число смертей. В следующие после трагедии дни официальные цифры растут, словно цены на огромных и зловещих торгах, а люди, похоже, только того и ждут. И бывают разочарованы, когда все прекращается.
Я говорю «люди», но надо быть честным: я и сам не чужд этого нездорового наваждения. Пусть я сумасшедший, но я такой же, как все.
Не знаю почему, но я тоже поддаюсь зловещей магии числа погибших в результате терактов и стихийных бедствий. И именно поэтому не могу оторваться от экрана телевизора. Возможно, все дело в желании оказаться свидетелем чего-то, что выходит за рамки обыденности. Не то чтобы радуешься чужой смерти, но чем страшнее итог, тем исключительнее случившееся. Полагаю, чем ужаснее беда, которой мы избежали, тем более живыми мы себя чувствуем. Ведь никогда не чувствуешь себя таким живым, как оказавшись лицом к лицу со смертью. Когда переживаешь ее заочно.
Должно быть, это следствие моего эсхатологического страха. Я так боюсь смерти, что не могу перестать с ней заигрывать.
Дневник, запись № 101: смерть.
Человека от животного отличает не только членораздельная речь, но и способность к самопознанию, а следовательно, и к осознанию своей бренности. Только одно мы знаем о себе наверняка: все мы смертны. Вы, я. Все мы медленно умираем.
Во мне скрыт один невероятный парадокс. На самом деле их гораздо больше, но этот — самый удивительный.
Я шизофреник. Проще говоря, я душевный калека. Моя жизнь — сплошная насмешка, пустяк, не представляющий ни малейшего интереса. И тем не менее ничто не страшит меня так, как смерть. Вот вам и парадокс. Как можно бояться прекращения столь ничтожной жизни? Не знаю. Но это так. С меня довольно страха, от которого все переворачивается у меня в желудке и еще где-то внутри.
Считается, что среди шизофреников высок риск самоубийства. Природа ничего не делает наполовину. Более 50 процентов больных хотя бы раз в жизни совершают попытку суицида, и каждому десятому удается покончить с собой. Покончить с собой. Приходило ли мне это когда-нибудь в голову?
Он накатывает по ночам, мой страх смерти. От смертельного ужаса я плачу, как дитя. Я сажусь в постели, сердце у меня колотится, ладони потеют, и все голоса, которые обитают во мне, наконец сговариваются и хором кричат одну фразу. Всегда одну и ту же. Не хочу умирать. Я закрываю глаза, все глаза — телесные и духовные. И борюсь, чтобы не думать об этом. Я отторгаю, все мое существо отторгает мысль о смерти. Целиком. Голова у меня гудит, но в конце концов я засыпаю. Это лучший способ не видеть, как она придет.
Говорят, что в нашем западном обществе XXI века — империи лицемерия — тема смерти под запретом, и именно потому, что мы не видим смерть, она нас так пугает. Но как чужая смерть может помочь мне примириться с собственной?
Смерть других мы не переживаем, а констатируем. Умерший — объект, который исчезает. Но я-то не объект, я, черт побери, субъект! Сравнивать следует то, что сравнимо. Я — субъект, не так ли? Не знаю, почему я спрашиваю у вас. Я — субъект лишь для себя самого.
Так что нет, смерть другого не влияет на мое положение живого, опыт смерти непередаваем, а значит, ничья смерть не заставит меня принять свою. Напротив, смерть других напоминает мне о неизбежности того, что ждет меня, но не делает для меня собственную смерть мыслимой, а тем более приемлемой. Как подготовиться к тому, чего не можешь пережить? Смерть других не делает мою смерть мыслимой. Ибо моя смерть уникальна, непередаваема, и я буду единственным, кто ее познает.
Моя смерть не поддается наблюдению, поскольку, когда она наступит, меня уже не будет. Больше не быть. Не быть больше. Ничем. Даже тем огромным ничем, которым мы были прежде, чем родились. Потому что тогда мы еще были возможностью. А после?
Смерть — степень одиночества еще более высокая, чем жизнь. Как будто этого уже не достаточно.
Спустя сутки после теракта в башне КЕВС журналисты все еще не могли назвать точное число жертв. Вероятно, больше тысячи, говорили они. «Но официальные цифры могут значительно возрасти в ближайшие часы, оставайтесь на нашем канале». Одно они повторяли с уверенностью: поскольку первый этаж был взорван и никому не удалось эвакуироваться, никто из находившихся внутри не уцелел.
Это не совсем так. Ведь я спасся.
Но об этом знал я один. Точно так же только я знал почему. По какой причине мне удалось избежать гибели.
И эта причина все ставила с ног на голову. Она меняла все. И теперь, когда я сидел здесь, на белом родительском диване, именно она приводила меня в ужас. Я понимал, что никто мне не поверит и придется мне справляться с этим самому. В одиночку.
В день теракта я пришел в башню КЕВС сразу после восьми. На еженедельный прием к доктору Гийому — психиатру, у которого я наблюдался с самого начала болезни, в кабинет на сорок пятом этаже башни, при медицинском центре, где он работал. Лучший специалист в Париже, как уверяли мои родители. Раз в неделю он делал мне инъекцию нейролептиков пролонгированного действия, что позволяло мне не глотать таблетки ежедневно, и следил за ходом моей болезни.
За пятнадцать, максимум за двадцать секунд до взрыва, когда я ждал лифта в вестибюле башни, произошло нечто, заставившее меня убежать прочь. Что-то из ряда вон выходящее, чему никто, разумеется, не поверит.
В действительности в ту самую минуту со мной случился эпилептический припадок. Так их называл мой врач. «Приступы височной эпилепсии», сопровождавшиеся «бредовыми состояниями». Мигренью, потерей равновесия, зрительными расстройствами. Симптомами, которые всегда предшествовали моим слуховым галлюцинациям. Но на этот раз все было иначе. В голове раздался непривычный голос. И теперь я точно знаю, что это был не просто чей-то голос.
Это был голос одного из террористов, заложивших бомбы.
Я не строю никаких иллюзий: это припишут моему безумию, моей мании преследования. И все-таки я уверен, что в самом деле слышал голос одного из террористов. Прямо там. Словно шепот в глубине моего мозга.
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Комментарии