Пятьдесят оттенков темноты - Барбара Вайн Страница 5

— До шести лет я ничего не помню, — сказал Джейми. — Самые ранние воспоминания относятся к лету, когда мне было шесть и от меня не отходили две женщины, которые мне не нравились.

— Миссис Кинг и няня.

— Наверное. Иногда появлялся Пирмейн и смотрел на меня взглядом, каким смотрят на собаку, которую поместили в карантин.

Я хотела произнести имя Веры, но боялась. Представив маленького мальчика — такого разговорчивого, живого, милого маленького мальчика, которым он был, — запертого в Гудни-холле с двумя наемными опекунами, я почему-то расстроилась. В конце концов, это было много лет назад, в давно забытом прошлом. Напуганная и удрученная, я хотела сказать, что скучаю по его матери, хотела выразить сочувствие, но не могла — и не только из-за нахлынувших чувств. Меня остановили не эмоции, а сомнение — я не знала, как выразить свою жалость, какие слова произнести. Джейми пришел мне на помощь.

— Может, выпьем где-нибудь кофе?

Я покачала головой. Одна из немногих вещей, которые мне не нравятся в Италии, — это кофе. Капучино мне не подходит, потому что я не пью молока. От эспрессо я бы не отказалась, если бы его можно было заказать полпинты, а не чайную ложку.

Джейми сказал:

— В следующий ваш приезд я вам что-нибудь приготовлю.

Я поняла, что мне оказана честь. В этой стране «высокой кухни» он, будучи англичанином, добился известности как повар и как эксперт в области кулинарии. В этот момент мне вспомнилась Вера и ее превосходное владение единственным разделом кулинарного искусства, в котором сильны английские женщины, — выпечкой. Я видела, как она смазывает маслом и переворачивает слоеное тесто на столешнице из серого в прожилках мрамора, видела в ее руках мраморную скалку с деревянными ручками, вновь почувствовала во рту вкус ее ватрушек с лимонным кремом, викторианских бисквитов и других сладостей, которые выкладывались к чаю.

Джейми поразил меня.

— Моя мать хорошо готовила, — сказал он.

Испытанное мною чувство было похоже на то, что мы ощущаем в присутствии человека, проблемы с психикой которого всем известны, но который ведет себя и говорит настолько рационально, что мы забываем о психозе или шизофрении, пока нам вдруг не напоминает об этом его замечание, приходящее из мира по ту сторону разума, где обитают только сумасшедшие. Я ни в коем случае не ставлю под сомнение здравый ум Джейми — он абсолютно нормален. Скорее его слова открыли дверь в мир невероятного, и первая реакция любого человека — сильный испуг, который затем сменяется жалостью к тем, кто утешается иллюзиями.

Он снова поднял на меня глаза, похожие на глаза медведя. Потом вскочил и быстрым движением смахнул что-то невидимое с плеча.

— Пойдемте, — сказал он. — Я покажу вам могилы. Тут Айза Благден [10]и миссис Холман Хант. [11]

После этого мы с ним долго шли назад по Борго Пинти. Именно тогда Джейми рассказал мне о Фрэнсисе и о картинах и попросил проверить, на месте ли названия, которые дал им Фрэнсис. Мы снова пожали друг другу руки, собираясь расстаться, и он, впервые за все время смутившись, сказал мне:

— Если кто-нибудь когда-нибудь захочет написать обо всем этом — вы понимаете, о чем я — и если они обратятся к вам… я имею в виду, что к вам могут обратиться точно так же, как к любому другому… я не буду возражать. Насчет Фрэнсиса не знаю, но я возражать не буду. В сущности, я бы даже приветствовал, если бы все прояснилось, — мне бы хотелось знать правду.

— Но вы же сказали, что ничего не помните, — заметила я.

Смех Джейми эхом разнесся по узкой улице, так что люди стали оглядываться на нас. Попрощавшись, он ушел.

Я не могла согласиться с Джейми, что любой потенциальный биограф Веры обратится ко мне с той же вероятностью, что и к любому другому. Во-первых, я не думала, что такой биограф меня найдет, поскольку после смерти Веры дважды меняла фамилию. А во-вторых, я приходилась ей всего лишь племянницей, в то время как еще живы ее сын, муж и сестра. Хелен достигла того возраста, когда сама жизнь становится хрупкой, когда каждый день воспринимается как подарок, на который ты все же надеешься, когда понимаешь, что у тебя нет будущего, о котором можно говорить. Память о текущих событиях у нее ослабла, но воспоминания о прошлом остались яркими, а что касается проницательности, то я не знаю ни одного человека — любого возраста, — кто мог бы сравниться с ней. Тем не менее, когда Хелен сказала, что скоро мне придет письмо с просьбой о встрече, я не восприняла ее слова всерьез. Этот писатель, мужчина по имени Дэниел Стюарт, вероятно, задумал написать книгу о Вере и обратился за информацией к Хелен, но меня — я в этом не сомневалась — он проигнорирует. Как бы то ни было, Хелен клялась, что не называла ему моего имени. Может, это Джейми?

Стюарт — довольно распространенная фамилия. За прошедшие годы я, наверное, встречала многих Стюартов и Стьюартов, но, увидев подпись в конце письма, почему-то подумала о Марии Стюарт, сцены из жизни которой разыгрывали мы с Энн, а также о том, что Гудни-холл был спроектирован Стюартом, чем Иден и Тони всегда гордились. К письму прилагалась книга: «Питер Старр, или Непонятое убийство», выпущенная издательством «Хайнеманн», стоимостью девять фунтов и девяносто пять пенсов.

На бланке был указан лондонский адрес, недалеко от нас, по другую сторону от Кромвель-роуд.

«Дорогая миссис Северн, — писал Стюарт. — Вероятно, вы уже слышали от других о моем намерении заново проанализировать дело Веры Хильярд. Ваше имя и адрес мне сообщил ваш кузен Фрэнк Лодер Хиллз; сам он, однако, не пожелал делиться воспоминаниями…»

Разумеется, Фрэнсис. Исключительно ради того, чтобы доставить мне неприятности, подумала я, а затем — как предположил муж — подать в суд на меня и Стюарта, если Фрэнсису покажется, что мы его оклеветали. Далее Стюарт писал о своем ощущении, что Вера была осуждена несправедливо. Очевидно, он специализировался на переоценке дел об убийстве, рассматривая их заново, с точки зрения того, кого он называл злоумышленником.

«Мистер Джеймс Рикардо, проживающий во Флоренции на Виа Орти Орчелари, любезно поделился со мной своими детскими воспоминаниями. Мистер Энтони Пирмейн в настоящее время находится на Дальнем Востоке, но…»

На Дальнем, на Дальнем… Географический трюизм из газет, радио и телевидения, увидев или услышав который я каждый раз вспоминала о том, как в утро казни Веры отец читал вслух — невыразительным, монотонным голосом птицы майны. «На Дальнем…» — произнес он, сложил газету и умолк.

«Миссис Хелен Чаттерисс уже поделилась своими воспоминаниями, а мистер Чед Хемнер обещал рассказать мне о собственных впечатлениях. Плохое здоровье заставило его отказаться от намерения самому написать биографию Веры Хильярд».