Он придет - Джонатан Келлерман Страница 5

Журналисты набросились на дело Хикла со вполне ожидаемым пылом. История была сочная, затрагивающая первобытные чувства и вызывающая в памяти детские страшилки в духе «Черной Руки» и прочих чудищ, скрывающихся под кроватью. В вечерних новостях показывали, как Ким Хикл убегает от толпы репортеров, закрыв лицо руками. Она стояла на том, что абсолютно ничего не знала. Доказательств ее причастности не отыскалось, так что садик просто закрыли, отобрали у нее лицензию и на этом успокоились. Ким быстро оформила развод и скрылась в неизвестном направлении.

Лично у меня имелись большие сомнения касательно ее невиновности. Я достаточно насмотрелся подобных случаев, чтобы знать: жены растлителей малолетних часто тоже не остаются в стороне, прямо или опосредованно потворствуя их грязным занятиям. Обычно это те женщины, которые испытывают отвращение к сексу и физической близости и, дабы уклониться от исполнения супружеских обязанностей, подыскивают своим мужчинам замещающих партнеров. Старый анекдот про гарем в самом своем холодном и жестоком варианте: раз мне довелось столкнуться со случаем, когда отец по очереди, строго по расписанию спал с тремя своими дочерьми, и за соблюдением этого расписания следила как раз их мамаша.

Вот и тут мне было трудно поверить, что Ким Хикл просто играла с малышами в кубики, пока Стюарт измывался над очередным ребенком в подвале. Тем не менее ее отпустили на все четыре стороны.

Самого же Хикла бросили на растерзание волкам. Телекамеры работали на износ. Каждая мелочь тут же выдавалась в эфир – с комментариями наиболее словоохотливых моих коллег, – газеты разразились передовицами на тему защиты прав детей…

Весь этот шабаш длился две недели, после чего история потеряла остроту, вытесненная с телеэкрана и газетных страниц репортажами о прочих мерзостях. К несчастью, в Лос-Анджелесе нет недостатка в зловещих сюжетах. Город постоянно изрыгает из себя всякую дрянь, словно какое-то хищное насекомое – свои кровожадные личинки.

* * *

Через три недели после ареста Хикла к громкому делу привлекли и меня. Ажиотаж вокруг него давно спал, и кому-то наконец-то пришло в голову уделить внимание и жертвам.

Для жертв же самый ад тем временем только начинался.

Дети просыпались среди ночи от собственного крика. Малыши, уже умеющие пользоваться туалетом, начинали опять справлять нужду в постель. Совсем недавно тихие, хорошо воспитанные детки вдруг начинали драться, лягаться и кусаться без всяких провокаций со стороны. Сообщалось о многочисленных жалобах на боли в животе и о прочих необъяснимых физических симптомах, равно как и классических признаках депрессии – потере аппетита, апатии, отказе от общения…

Родители, охваченные чувством вины и стыда, постоянно натыкались на обвиняющие взгляды родственников и знакомых – на самом деле или только в собственном воображении. Мужья и жены отворачивались друг от друга. Некоторые из них принялись безбожно баловать пострадавших отпрысков, лишь усугубляя ситуацию и вызывая ревность среди других детей в семье. Позже некоторые из таких братьев и сестер признались, что и сами были бы не прочь подвергнуться растлению, чтобы с ними тоже нянчились подобным образом, – после чего терзались чувством вины за подобные мысли.

Разваливались целые семьи, страдания которых совершенно затерялись на фоне благородного негодования общественности, жаждавшей крови Хикла. Наверное, все это так и было бы предано забвению, а семьи пострадавших детей навсегда остались бы наедине со своим горем, виной и страхами, если б не тот факт, что среди филантропов, входящих в совет директоров Западного педиатрического центра, оказалась могущественная тетя одной из жертв, которая на очередном заседании громогласно вопросила, какого же черта центр сидит на жопе ровно и как тут вообще с чувством общественного долга. Председатель совета сразу взял под козырек, тем более что заодно увидел шанс получить хорошую прессу. Последняя публикация с упоминанием Западного педиатрического касалась сальмонеллы в капустном салате, обнаруженной в больничной столовке, так что положительный пиар оказался бы весьма кстати.

Главврач тут же выпустил пресс-релиз, анонсирующий программу психологической реабилитации жертв Стюарта Хикла – со мной в качестве ведущего психотерапевта. Сам я был об этом ни сном ни духом, пока не открыл свежую «Таймс».

Когда я на следующее утро пришел к нему, меня немедленно препроводили в кабинет. Главврач, хирург-педиатр, не оперировавший уже лет двадцать и давно обзаведшийся покровительственными замашками раскормленного бюрократа, восседал за сверкающим письменным столом размером с хоккейное поле и улыбался во всю ширь.

– Что за дела, Генри? – Я протянул ему газету.

– Присаживайся, Алекс. Я как раз собирался тебе звонить. Совет решил, что ты идеально – ну просто лучше всех – подходишь для этого дела.

– Весьма польщен.

– Все помнят твою великолепную работу с Броунингами.

– Броунеллами.

– Ну да, не суть.

Пятеро юных Броунеллов выжили в катастрофе легкого самолета в горах Сьерра-Невада, унесшей жизни их родителей. Дети были травмированы и физически, и психологически – солнечные ожоги, крайнее истощение, амнезия, потеря речевых функций… Я не покладая рук работал с ними два месяца, и это попало в газеты.

– Знаешь, Алекс, – продолжал главврач, – в попытках совместить высокие технологии и самопожертвование, которые и лежат в основе современной медицины, мы зачастую совершенно упускаем из виду как раз человеческий фактор.

Круто загнул, прямо как с трибуны. Я очень надеялся, что он не забудет эти слова при планировании очередного ежегодного бюджета.

Главврач еще какое-то время гладил меня по шерстке, разглагольствуя о «передовом крае гуманистических устремлений», на котором должна располагаться наша больница, после чего улыбнулся и подался ко мне всем телом.

– А кроме того, я вижу во всем этом немалый исследовательский потенциал, так что как минимум две-три публикации к июню тебе обеспечены.

В июне мне, адъюнкту, предстояло получение полноценного профессорского звания, а главврач был членом квалификационной комиссии.

– Генри, по-моему, вы взываете к моим низменным инстинктам.

– Боже упаси! – Он лукаво подмигнул. – Наша главная задача – просто помочь всем этим несчастным детишкам, ставшим жертвами гнусного насилия.

И, покачав головой, добавил:

– Какая мерзость… Этого типа надо попросту кастрировать.

Чисто хирургический подход к делу.

* * *

Я с обычной для себя одержимостью с головой ушел в разработку программы реабилитации. Терапевтические сеансы мне разрешили проводить в моем частном кабинете – при условии, что вся слава достанется Западному педиатрическому.

Главной моей задачей было помочь членам семей высказать чувства, которые они прятали где-то глубоко в себе с тех самых пор, как подпольные обряды Хикла оказались выставленными на всеобщее обозрение, подвигнуть их поделиться этими чувствами с товарищами по несчастью и понять, что они не одиноки. Для этого я разработал интенсивную шестинедельную программу терапии, в основном групповой – для детей, родителей, братьев и сестер, полных семей – с проведением при необходимости индивидуальных сеансов. Подписались на нее восемьдесят процентов семей, и никто в итоге не соскочил. Собирались мы по вечерам в моем офисе в Уилшире, когда в опустевшем здании воцарялась гулкая звенящая тишина.