Синдром Коперника - Анри Лёвенбрюк Страница 45

— Вашим чем?

Я улыбнулся, осознав, что заговорил о столь личном предмете, как о чем-то само собой разумеющемся… Я задумался, стоит ли обсуждать с Аньес мои навязчивые идеи. С другой стороны, она уже рассказала мне столько личного.

— Мой эсхатологический страх.

— А что это?

— Ничего такого, просто одна странная мысль, которая часто приходит мне в голову.

— Объясните!

— Вы сочтете меня ненормальным!

— Бедняга Виго, я уже давно признала вас чемпионом по этой части…

Я кивнул. И правда, поздно беспокоиться о таких вещах.

— Ладно… Итак, иногда меня охватывает чувство, будто наш вид на пути к вымиранию…

— Наш вид? Вы имеете в виду курильщиков?

— Да нет же! Homo sapiens! Мне кажется, что Homo sapiens вымирает.

Она удивленно на меня посмотрела:

— Что вы несете?

— Здесь нет ничего особенного! А у вас никогда не бывало такого чувства?

Аньес прыснула:

— Если честно, то нет!

— А вот я повсюду вижу признаки нашего грядущего вымирания. Вам это не бросалось в глаза?

— Ни разу. А вы оптимист, ничего не скажешь!

Я затянулся и быстро убрал зажигалку в карман.

— Вам известно, что ежедневно с лица земли исчезает около трехсот видов растений и животных? Пора признать очевидное: рано или поздно придет и наш черед.

— Может быть, рано или поздно… Но не обязательно прямо сейчас! Больше оптимизма, черт возьми!

— Странный совет из уст человека, страдающего депрессией! — поддел я ее.

— Начнем с того, что я не страдаю депрессией, — запротестовала она, — я склонна к тревоге и сейчас переживаю временную подавленность… И в любом случае мои затруднения не связаны с верой в род человеческий в целом, они касаются только меня. Мои страхи очень… личные. А в отношении человечества кое-какая надежда у меня осталась. В отличие от вас…

— Но послушайте, мой страх не такой уж пессимистический, как кажется!

— Неужели?

— Сами подумайте, вас печалит то, что неандертальцы уступили место Homo sapiens? Разумеется, нет. И тут то же самое. Я думаю, не достиг ли наш вид последней ступени эволюции, той стадии, на которой он причиняет окружающей среде больше вреда, чем пользы… Природа будет вынуждена защищаться, и род человеческий эволюционирует. Короче, я думаю, не достиг ли Homo sapiens своего предела?

— И по-вашему, это не пессимизм?

— Не обязательно. Как знать? Возможно, другой вид займет наше место, как это случалось на каждой ступени эволюции.

— Вы меня пугаете, Виго. Не собираетесь же вы поведать мне ницшеанские бредни о сверхчеловеке? Известно, куда заводит эта дорожка…

— Нет-нет, — заверил я ее. — Это вовсе не мой путь!

— Тогда поостерегитесь, а то ваши речи отдают катастрофизмом, да еще эта идея о новом роде человеческом почти на грани…

— Я же вас предупреждал.

— Мне кажется, вы просто немного увлеклись, милый Виго, — сказала она ласково.

— Наверняка. Я слишком много читаю, слишком много делаю записей. Но не беспокойтесь, все это не выходит за пределы моих страхов. Временами меня одолевает чувство, что наш вид вымирает и скоро природа займется чем-нибудь другим. Мне кажется, люди стали опасны не только для планеты, но и для самих себя… они уже не способны понять друг друга, следовательно, не смогут спастись.

— Ну а я, — сказала она с вызовом, — верю, что инстинкт самосохранения пересилит все и человек сможет вовремя остановиться и приспособиться, как было всегда.

— Да вы просто депрессивная оптимистка!

— Ну да. Знаете, ведь чтобы решиться самой обратиться к психологу, надо хоть немного верить в возможность улучшения. Это поступок оптимистки.

— Тогда и я отчасти оптимист.

— Да. В конечном счете мы не так уж далеко ушли друг от друга! — На миг она сжала мою руку.

Ее прикосновение было чудесным. Непривычное тепло, которое мне бы хотелось ощущать подольше.

— Как бы там ни было, Аньес, позвольте снова сказать вам спасибо за все, что вы для меня делаете.

— Только не надо меня без конца благодарить! Уверяю вас, на самом деле я делаю это из чистого эгоизма. Так я могу не думать о себе. У меня гораздо лучше получается разбираться в чужих проблемах, чем решать свои собственные.

— Вы поэтому стали работать в полиции?

— Нет, — улыбнулась она. — У нас это семейное. В Алжире отец был полицейским. Ему-то хотелось, чтобы сын пошел то его стопам, а я стала домохозяйкой. Оба мы обманули его ожидания. Нельзя сказать, что он пришел в восторг, впервые увидев меня в форме. И пожалуй, я готова с ним согласиться. Наверняка это был не самый разумный мой поступок. Во Франции нелегко быть полицейским с фамилией Феджер. Для всех я грязная арабка, примазавшаяся к власти. С одной стороны, коллеги смотрят на меня сверху вниз, а с другой, если я на свою беду арестую араба, он сочтет меня предательницей. К тому же… Для человека, который во что бы то ни стало хотел избежать депрессии, это не самая удачная профессия.

— У вас и до этого бывали депрессии?

— А вот и нет! Я выросла не в самом радостном месте и взамен заставляла себя быть счастливой. С малых лет я твердила себе, что я не из тех, кто впадает в депрессию. И вот однажды ты сталкиваешься с этим лицом к лицу. Я поклялась себе, что ноги моей не будет у психолога… А в итоге шагу не могу ступить без Зенати.

— Но вам это хотя бы помогает?

— Даже не знаю! Самое дикое, что мне противно ходить к психологу. Согласна, это ни в какие ворота не лезет. Я всегда считала, что всякие депрессии — привилегия западного человека, болезнь буржуа. Какая-то часть меня вообще не верит в психоанализ. Но едва мне становится плохо, я вопреки себе со всех ног бегу к Зенати. Правда, я законченная идиотка?

— Нет. Было бы глупо не бороться со страданиями из-за стыдливости или устаревших принципов, как по-вашему?

— Может, и так. Но я упрекаю себя не в том, что хочу лечиться, а из-за причин, по которым я страдаю. Они… нелепы.

— Неужели?

— По правде говоря, да. Общество вынуждает нас обращать слишком много внимания на незначительные душевные переживания. Мы на этом зацикливаемся и придаем им куда больше значения, чем они стоят. В конце концов это становится формой потворства своим слабостям… Я хочу найти в себе силы перевернуть страницу. Больше не чувствовать себя загнанной в угол этим бесконечным самокопанием…

Я медленно кивнул. Бесконечное самокопание. Пусть кто угодно кроме меня спорит с этой формулировкой.

— Я вот думаю, а может, причиной всему — наше одиночество? — заметил я. — А потребность говорить о себе с психологом, в сущности, лишь выражение фрустрации? Из-за того, что рядом нет человека, который бы нас выслушал и по-настоящему понял… Разве не так? И мы изливаем душу психологу, внушая себе, что уж он-то со своим профессионализмом и объективностью в состоянии нас понять… Это придает нам уверенности.