Ночь Ягуара - Майкл Грубер Страница 45

Профессор посмотрел на нее и, опустившись на колени, показал:

— Эй, неужели ты не видишь? Отпечаток слишком глубокий. Глубже, чем след Скотти, и гораздо глубже, чем твой или мой, хотя я бы сказал, что у вас с Мойе один размер. Сколько ты весишь?

— Не знаю. Примерно один двадцать, один двадцать пять.

— Хм, вот это, как я понимаю, твой след, он как раз рядом. Очень удобно сравнивать: давай посмотрим, какой вывод можно из этого сделать.

Кукси вынул из кармана рубашки маленькую латунную линейку, измерил глубину обоих отпечатков, встал, вынул из кармана блокнот в кожаном переплете и произвел подсчет.

Потом он нахмурился и проворчал:

— Что за бред собачий, этого же быть не может! — и снова принялся за подсчеты. Через несколько минут профессор обреченно вздохнул и сказал: — Этого не может быть, но это так и есть. Судя по имеющимся цифрам, наш малыш Мойе весит двести шесть килограммов.

— А это много?

— Я бы сказал, очень много! Это более четырехсот пятидесяти фунтов.

— Но может быть, он нес что-то тяжелое. Разве тогда след не был бы более глубоким? — предположила Дженни.

Кукси посмотрел на нее с таким выражением, которого она никогда не замечала по отношению к себе: это было выражение восторга, не имевшего отношения к ее внешним данным.

— Господи, конечно! Какой же я идиот! А все потому, что занимаюсь одними животными, которые редко таскают поклажу. Что ж, моя дорогая, ты только что сделала вывод, исходя из научных рассуждений. Молодец!

Дженни почувствовала, что от груди до линии волос заливается краской, и ее рот невольно расплылся в дурацкой, довольной улыбке.

— И все же, — продолжил Кукси, — предположим, мужчина, ростом и весом примерно с тебя, обладает гораздо большей мускульной силой. Но добрых триста фунтов — это очень тяжелый груз. И что он мог тащить? Валун? Наковальню?

Теперь посмотри на характер отпечатка — пальцы вдавились в землю сильнее, чем пятка, а это указывает на обычный прогулочный шаг, в то время как с таким грузом не больно-то прогуляешься. Возникает вопрос: смог бы кто-то из нас, ты или я, идти с такой ношей чуть ли не на цыпочках, как с пакетом из магазина? Нет, и в этом кроется загадка. В любом случае, тебе, наверное, хочется спросить, почему я вообще пришел сюда.

— Э-э-э…

— В общем, я… э-э… понимаю твои трудности — я хочу сказать, что тебя попросили уйти, — и в каком-то смысле я ощущаю за это ответственность.

Он рассказал о проблемах Мойе, связанных с телевидением, и о том, что обнаружилось позже.

— Но если ты все-таки хочешь здесь остаться, думаю, я смогу что-нибудь устроить. Мне нужен помощник. Состояние, в котором находятся мои образцы, иначе как бардаком не назовешь, и одному мне, хоть убей, все это в порядок не привести. Ну и, конечно, будет скромная стипендия из моего гранта.

Дженни не знала, что такое скромная стипендия, но признаваться в этом ей не хотелось.

— Я бы рада, но как насчет Руперта и Луны?

— Дженни, не хочу хвастаться, но я в этой организацию значу гораздо больше, чем наша Луна. Замолвлю словечко Руперту — и дело в шляпе. Что скажешь?

— Но… я хочу сказать… я ведь ничего не знаю.

— Да. И потому будет что узнавать. У меня есть свои маленькие методы, а средний аспирант обычно не расположен их изучать. Ну, так как — договорились?

Когда она в ответ бросилась ему на шею, обхватила руками и прижалась к нему своим чудесным, влажным телом, он многое почувствовал, но… говорить не стал.

На протяжении следующей недели Дженнифер, к своему великому удивлению, обнаружила, что навыки, которые требовались от помощника исследователя, очень похожи на те, которые она усвоила во время пребывания в разных фермерских хозяйствах Айовы и домах, где она жила в приемных семьях. Они сводились к умению перемещать тяжелые или громоздкие предметы, не поранившись, ничего не развалив и не раскидав, а если это все же произошло, быстро навести порядок. Ей нужно было уметь драить стены, полы и окна, сортировать схожие предметы и раскладывать так, чтобы можно было найти, а также добродушно и с готовностью исполнять все, что тебе велят.

При этом иметь дело с профессором оказалось куда приятнее, чем со многими из ее приемных мамочек и папочек: к ее неизбежным ошибкам он относился с терпением и ничем не давал ей понять, что видит в ней тупицу с замедленным развитием.

Наконец все коробки с образцами были аккуратно расставлены по полкам (которые Дженни сколотила с помощью Скотти), разбросанные бумаги убраны в папки, а журналы уложены в зеленые картонные коробки с аккуратными, отпечатанными на машинке ярлыками. Вся комната, бывшая прачечная, где еще недавно сам черт мог бы сломать ногу, была очищена, отмыта и покрашена.

Теперь жидкостью для полировки мебели здесь пахло сильнее, чем табачным дымом или формалином, и этот факт вызывал у Дженни нелепую гордость.

Однажды утром, когда Кукси встречался с Рупертом на террасе, а она мыла пол, явился Кевин, посмотрел и сказал, что она наконец нашла свое место в жизни в качестве уборщицы. Он-то думал, что отпустил едкую остроту, но Дженни, к ее собственному удивлению, это ничуть не задело.

— Нормальная, честная работа, — сказала она. — Тебе стоило бы как-нибудь пробовать что-нибудь в том же роде. Может, пошло бы тебе на пользу.

Она отвернулась от него и продолжила мыть пол, ожидая от него какого-нибудь гадкого ответа, но так и не дождалась. Вместо этого Кевин сказал:

— Итак, детка, какова ситуация? Когда ты вернешься в наш домик?

— Я не знаю, Кевин, — отозвалась Дженни, не прекращая работы, — а ты правда хочешь, чтобы я вернулась?

— Ну конечно! А ты как думаешь?

Она прервала работу и посмотрела на него.

— А что, по-твоему, я должна думать? Когда они вышвырнули меня пинком под зад, ты это проглотил. А теперь, выходит, передумал?

— Послушай, извини, ладно? Я был не прав. Тебе не обязательно собачиться по этому поводу.

Дженни оперлась на швабру и уставилась на него: ей казалось, что вся положительная энергия, которой она зарядилась в последние несколько дней, вытекает прочь. В первый раз она заметила нечто расплывчатое в его лице и поняла: это имеет отношение к тому времени, которое она провела с Кукси. Лицо профессора было по-своему цельным, тогда как на лице Кевина всегда читалось ожидание. Он всегда думал, какое выражение лица нужно принять, чтобы получить желаемое. Вот и сейчас он смотрел на нее с мягким ожиданием, приправленным легкой обидой, и это невольно действовало. Она действительно любила его, даже когда он вел себя как полное дерьмо, и знала, он тоже любит ее или полюбит когда-нибудь, во всяком случае, если ей удастся найти способ сделать его похожим на Кукси. Но не сейчас, сейчас у нее не было желания разбираться с его фокусами.