Фонарщик - Энтони О'Нил Страница 45

Канэван заволновался:

— Прежде всего мне нужно знать, имеем ли мы дело с невинной женщиной или с самим дьяволом.

— Мы имеем дело с человеческим существом по имени Эвелина и с дьяволом, который живет в каждом из нас. Первобытный инстинкт, фундаментальная составляющая эволюции. Это существо дышит воздухом такого богатого, с такой силой подавленного воображения, что стало воплощением ненависти.

— Абсурд, — повторил Канэван. — Я еще и еще раз повторяю это.

Макнайт был терпелив:

— А я еще раз спрашиваю — что вам известно об имени Люцифер?

Канэван вздохнул.

— Люцифер, — ответил он, не улавливая связи, — одно из множества имен, данных дьяволу.

— Уверен, хороший теолог мог бы ответить и получше.

— Впервые его произнесли ранние христиане, — монотонно заговорил ирландец, — а потом ввел в оборот снятой Иероним. Этим именем обычно называют дьявола до падения с небес.

— Да — до падения восхитительный серафим, самый блестящий и стремительный посланец Бога; воплощение безудержных амбиций. Но вы до сих пор не сказали, что же значит само имя.

— Имя Люцифер встречается в Писании всего один раз, у Исаии. Это перевод еврейского «heilel», что значит «распространяющий свет». [26]

Макнайт одобрительно кивнул.

— А на латыни?

— «Носитель света».

— Да. «Носитель света». «Переносчик огня». «Распространяющий первоматерию мироздания». — Макнайт многозначительно поднял брови. — Итак, я спрашиваю вас, разве Эвелина всего-навсего не дала ему правильное имя?

Фонарщик. Канэван понял и похолодел.

Несколько секунд он не мог произнести ни слова, подыскивая контраргумент и тщетно пытаясь опрокинуть эту логику.

— Но…

Но позже он даже не вспомнит, что говорил. Он словно в тумане следил, как Макнайт развивал какую-то запутанную метафизическую мысль, хотя, честно говоря, ему было крайне трудно сосредоточиться. Ибо при всем сходстве между современной философией и современной теологией была существенная разница между Люцифером профессора — порочным инстинктом и его собственным — князем тьмы. Его преследовал образ измученной и невинной Эвелины, и он снова и снова говорил себе, что абсурдно думать, будто обладательница такого лица, которое он в памяти уже покрыл позолотой, может таить в себе невыразимое зло. И наконец, он был слишком напуган, осознав, чьим адвокатом выступает, и слишком смущен тем, что уже не отрицает ее соучастия, которое действительно было только вопросом степени.

— Я знаю, чем это пахнет, — на какой-то стадии великодушно признал профессор. — Ссохшийся старик, опустошенный цинизмом и утратой иллюзий, вцепился в фантастическую теорию с восторгом врача, экспериментирующего с революционным противоядием. Но я остаюсь в пределах логики своих выводов. У меня нет цели прославиться при помощи этого открытия, но я все-таки хочу его изложить, хотя и осторожно: я предполагаю, что в лице молодой женщины по имени Эвелина мы имеем дело с существом, которое не просто является очередной нитью в ткани реальности, но способно вплетать свое воображение в самое ее структуру.

Именно это более чем смелое утверждение бешено стучало в голове Канэвана, когда он поднимался по Чемберс-стрит мимо Френологического музея, пытаясь понять все его значение. Ибо если Эвелина действительно способна на то, о чем говорил Макнайт, тогда она была не просто человеком. Тогда это была воистину дьявольская сила. Каковая возможность приводила его в ужас.

Помедлив на пересечении Мёрчит-стрит и Кэндлмейкер-рау, он задумчиво посмотрел на темнеющий чердак Эвелины — в затемненном окне не было и намека на свет — и спросил себя, спит ли она сейчас и видит ли сны. А может быть, они с Макнайтом, вторгшись в ее мироздание, стали игроками на ее подмостках, следовательно, предметом ее неудовольствия, и значит, могут быть убиты? Но зачем бы Эвелине желать этого, даже в ее темном царстве? Что она думала о нем? Умоляющие взгляды, которые она бросала на него… чувство взаимопонимания — ведь это не было элементом его собственного неумеренного воображения?

В глубокой тревоге он остановился и вдруг увидел человека, который слонялся возле ворот Грейфрайарского кладбища, потирая руки, чтобы согреться, и бросал взгляды то на окно Эвелины, то на входную дверь. Это был сыщик, замаскированный под «охотника за нищими», Канэван не сомневался ни секунды. Ясно, власти подозревают Эвелину в более осязаемом, чем сны, соучастии, но, не владея радикальной философией, пребывают, разумеется, в полной растерянности, изо всех сил пытаясь постичь смысл и найти мотив. Присутствие сыщика служило достаточным доказательством намерений полиции, и, конечно, он получил инструкции пристально следить за Эвелиной, если она отправится куда-нибудь с потенциально зловещей целью.

Притаившись в темной нише, Канэван думал: может, ему предупредить Эвелину или же он не имеет права вмешиваться? Если теория Макнайта в основе верна, тогда эта женщина виновна в том, что носит в себе усложненную разновидность первородного греха, и ее не понять ни Канэвану, ни караулившему в тени сыщику, ни судье, который может отправить ее на виселицу. Это был своего рода отказ от личной ответственности, что в прошлом всегда его беспокоило: человека нельзя сводить к животным желаниям и инстинктам, необходимо восславить его альтруизм и личностные качества. Что служило для Эвелины моральным оправданием, возможно, даже давало ей вполне реальное алиби, однако Канэвану это принесло не только облегчение, но вселило страх. Если пойти дальше, то выходило, что дьявол не внешняя сила, и соответственно версия о том, что убийства совершены самостоятельным существом, неверна. Ведь если фонарщик в самом деле существует, тогда ее бессознательное невиновно.

Колокола церквей на Хай-стрит разрывали полуночный воздух, когда он заметил, как из дома выскользнул сгорбившийся трубочист и целенаправленно зашаркал вниз по улице. Ни он, ни сыщик сначала не обратили на него особого внимания, и только когда трубочист почти завернул за угол, Канэвана вырвало из состояния оцепенения внезапное подозрение. Он посмотрел на сыщика, который по-прежнему ходил взад-вперед и таращился на дом, вышел из укрытия и двинулся за трубочистом, чтобы не потерять его из виду.

Свернув за угол на улицу Бристо-плейс, преследуемая им добыча выпрямилась и, шустро перебежав через дорогу, быстро направилась вверх по Лотиан-стрит, вдоль огромной глыбы из песчаника — университета. Сначала Канэван держался на почтительном расстоянии, но когда стало ясно, что трубочист не имел намерения озираться по сторонам, а шел все быстрее, он осмелел. У городской больницы трубочист снова сгорбился и неуклюже поплелся мимо кареты «скорой помощи», но в пустынном квартале пивоварен и стекольных заводов опять распрямился.

Теперь Канэван был уверен, что это Эвелина, но не мог ни понять, ни догадаться, куда она направляется. Сердце у него сжималось от страха.