Серафим и его братва: Аморальный триллер - Максим Павлов Страница 41

Около часа понадобилось «бемверу» Серафима, чтобы докатить до дворца Эммануэль. Заехав на пандус, убийца вышел из машины и, никем не встреченный, проследовал во владения заказчицы.

— Эй! — окликнул он. — Есть здесь кто?

Ответ не прозвучал, и Серафим отправился на поиски Эммануэль по всем залам бескрайнего дворца.

Повсюду царила какая-то послегрозовая тишина. У киллера стало складываться впечатление, будто все лакеи заснули одновременно крепким и, возможно, даже вечным сном (интуиция его не обманула, первое впечатление не расходилось со страшной истиной: в ходе изуверского визита Лысый дал бандитам команду мочить любого, кто попадется под ноги, кроме хозяйки и ее любовника. Отупевшие от безделья дубосаровские отморозки выполнили распоряжение босса с похвальным усердием, вследствие чего четырем слугам Эммануэль пришлось распроститься с жизнью буквально под их ногами).

— Живые есть? — спросил Серафим, пересекая вестибюль.

Живых в вестибюле не было. Не оказалось их и в двух следующих залах. Лишь дойдя до Зеркальной галереи, убийца заметил едва различимые признаки жизни — чадящую паревом сигарету Эммануэль — и нерешительно остановился в дверях:

— Можно войти?

— Кто на свете всех чернее, всех упрямей и гнилее? — упавшим голосом пропела Эммануэль.

— Что здесь происходит?

— Только ты, Эммануэль, стерва ты, Эммануэль… — Хозяйка была задвинута вусмерть. Кроме того, она оказалась до дури начитанной какой-то гадостью.

Серафим подошел ближе и увидел в ее руках книгу. В скорбном оцепенении сидела мать криминала возле блюда с юным любовником, с ее губы свисал тлеющий косяк, и то ли самой себе, то ли незримому черту читала самые откровенные места из маркиза де Сада, надеясь восстановить утраченную силу духа:

— «…Поцелуй меня в задницу, дорогой друг, — сказала мадам С, опуская лицо на кушетку. — Чтение твоего гнусного „Привратника в монастыре картезианцев“ распалило меня. Эти портреты потрясающе правдоподобны… Если б эта книга не была б такой непристойной, то ей не было бы равных. Введи же немедленно свой торчун, я умоляю тебя на коленях, я умираю от желания и согласна на всё. Ляг хотя бы рядом, — добавила она, зазывно потягиваясь и сгибая ноги. — Пришла пора короткой молитвы, не правда ли? — Охотно, дорогая матушка, — ответил аббат и, недолго думая, стал расстегивать платье, обнажая грудь мадам С. Потом он задрал ей нижние юбки выше живота, уверенным движением раздвинул ей ноги, подняв голени таким образом, что пятки вплотную придвинулись к ягодицам, открыв картину, о которой мечтает не один мужчина…»

— Матушка, если ты не заткнешься, меня вырвет, — предупредил Серафим.

— Это ты, дорогой друг? — Эммануэль с большим трудом оторвала обкуренные полтинники от страницы и громко икнула: — Ик!

— Я, матушка, — кивнул Серафим.

— Ик! — повторила она, опустошенно глядя в непонятном направлении. — Ик-ик! Чёрт, зачем я его съела? Ик-ик-ик! Мать мою, теперь икай — не остановишься.

— Что съела?

— Пельменину, блин! Ик-ик!

— Ты ж вегетарианка, мать.

— Ну вот… Ик! Хана мне. Бес попутал. Чё ела? Сама не пойму. Ик-ик-ик!

Подобный упадок духа Серафим наблюдал впервые. Он осмотрелся и сразу понял, о каких пельменях идет речь: на двухметровом блюде лежал обезображенный Антуан.

— О боже… — прошептал Серафим. — Лысый в своем репертуаре.

— Засада, — икнула Эммануэль.

— Где он сейчас?

— Отвалил. Ик, мать его, ик-ик!

Рядом с хозяйкой дворца стояла переполненная пепельница. По меньшей мере полтора десятка находившихся в ней бычков говорили сами за себя.

— Ты икаешь не из-за пельменей, — понял убийца. — Тебя губит парево.

— Меня губит моя чёрная натура.

— Тебе хорошо бы восстановить силы, Эммануэль.

— Спасибо, я только что плотно перекусила. — Не обращая внимание на Серафима, она тупо вернулась к порочному маркизу: — «…Он задрал ей платье и нижние юбки выше живота, уверенным движением…»

Уверенным движением убийца попытался отнять у нее книгу и косяк. Книгой овладеть удалось, а пионерку Эммануэль, несмотря на упадок духа, не отдала.

— Идем, я доведу твою милость до опочивальни, — предложил Серафим. Здесь тебе лучше не оставаться. Сон укрепит твои силы.

— Мои силы уже не укрепит сам дьявол.

Да, у Эммануэль аж глаза почернели, нехило её застращал Василий Бляха.

— Проспишься — хандру как рукой снимет, — возразил Серафим. — Давай, поканали, мать, в люльку.

— Погоди-к… — Она смерила убийцу почерневшим взглядом. — А ты кто, ваще?

— Я?!

— Ты, ты, блин. Че те надо?

— Сама ж позвала. Я — Серафим.

— А, Серафим! Серафимушка, — признала Эммануэль, сделав умное лицо. — Как делишки, сынок?

— Тьфу-тьфу-тьфу.

— Слыхал, что тебя шмонает Лысый?

— Слыхал, слыхал.

— Совсем порядочность потерял Бляха.

— Я уже понял.

— Жениться ему пора, ведь скотеет, гнида, на глазах. Смотри, чё наделал! — Она показала на Антуана. — Куда ж это годится? Как думаешь: помер али нет?

— Пацан? — Серафим тоже уставился на огромное блюдо.

— Ну.

Без всякой надежды нащупав пульс на руке пострадавшего любовника, Серафим с удивлением ответил:

— Нет, живой.

— Ништяк! — Эммануэль чуть оживилась. — Хоть одна хорошая новость.

— Да… — протянул Серафим, вернув руку Антуана на блюдо. — Говорил тебе, не шейся с блатарями, мальчик.

— Чё ты там бакланишь? — встревожилась Эммануэль.

— Тебе полегче? — не ответив, спросил Серафим.

— Да мне как-то по фиг.

— Что я могу для тебя сделать?

— Все, что ты мог для меня сделать, ты сделал. — К Эммануэль стал неожиданно возвращаться человеческий облик. — Теперь позволь мне для тебя кой-чё сделать.

— Как это понимать?

— Как хочешь, так и понимай.