Инстинкт № пять - Анатолий Королев Страница 41

Вот оно, змеиное гнездо!

Это было двухэтажное шале, сложенное на средневековый манер из огромных камней. Все говорило о необычайном богатстве владельца. Мы шли за слугой сквозь строй шикарных вещей, картин, статуй, позолоченных бра, и каждая вещь рычала в лицо пятизначными суммами. В большом каминном зале стояла зеленая ель в пятнах морозного света, в камине размахом в полстены полыхал огонь. Гости, в основном молодежь — богатые свинки, — веселились кто как умел. Несколько пар в маскарадных костюмах. Несколько пожилых лиц. Тут же резвилась стайка детей. Лаяли две ручные болонки. Со стен глазели головы вепрей, маски силенов и прочая роскошь. Нас встретили «на ура» — компании явно не хватало присутствия чужих лиц. Слуга с ангельскими крылышками на спине подвел к столу с горячительными напитками, но мы пьем только после игры. Я все же хлебнула для храбрости бокал глинтвейна. А потом, расчехлив флейту и надев ролики, принялась раскатывать по дубовому паркету в парике с клоунским носом для маскировки, приглядываясь к гостям и изучая обстановку. Я боялась, что меня выдадут удары сердца — так они были сильны. Я искала мачеху, которую никогда не видела в лицо. Я боялась, что нас будут обшаривать перед входом, но этого не случилось, и мой револьвер в кобуре под мышкой ждал своего часа. Я искала мачеху, а первой обнаружила свою гадкую сестрицу. Неужели это она? Та самая свинка с розовой ленточкой, которую однажды положили в мою колыбель вместо меня?

Бледная некрасивая девушка с прямыми чахлыми волосами присела на корточки у камина и исправляла серебряной кочергой непорядок: одно из поленьев слишком далеко откатилось за край. Так могла вести себя только хозяйка… Из письма отца следует: я старше на три, три с половиной года — значит, ей лет девятнадцать. Мою догадку тут же подтвердил слуга, который поспешил на помощь и почтительно взял заботы об огне на себя.

Она выпрямилась.

Наши глаза столкнулись. Я, как бы шутя, зло дунула в ухо играющим пронзительным звуком флейты. Она улыбнулась… А я… Я пыталась всеми силами души вызвать в своем сердце хотя бы неприязнь. Но не могла. Меня поразило, что она совсем некрасива, даже дурнушка. Скрывая смятение, я узнавала в ее лице черты дорогого родителя: нос, лоб, губы… Но как банально они сочетались! Кукольные глаза навыкате тоже были не там. И еще у нее оказались копии моих рук и мои плечи, тот же порок — несоразмерность. Ну полная нескладуха! Тело худышки похоже на вешалку, скрыть недостатки которого не удалось даже первоклассному платью из голубой тафты с открытым левым плечом невесты.

— Все хорошо? — спросила она, услышав, что моя флейта замолкла.

Я не знала, что отвечать, — у нее оказался обворожительный голосок, а хорошие голоса — моя слабость.

Повисла неловкая пауза.

Тут ее окликнули: «Лиззи, мне нужно попудрить носик…» И, еще раз мне улыбнувшись, она повела подружку в туалетную комнату, как-то бестолково ступая бальными туфельками по паркету, носками внутрь. Ноги как бутылочки. Ну дура дурой!

Не думаю, чтобы они нюхали порошок в сортире. Моя младшая сестрица была явно из породы синих чулков и неумех. Голову даю на отсечение — она еще девственница… Одним словом, я была в замешательстве. В пылком воображении мести рисовалось все, что угодно, только не милая уродина, не Золушка у камина с кочергой в руках.

Ее назвали Лиззи… сомнений не оставалось, это она, мой двойник на троне фон Хаузеров.

А дальше жизнь взяла большую паузу. Прошло, наверное, три самых томительных часа в моей жизни, я обглядела всех женщин, повторюсь, тут веселилась одна молодежь, и выбор мой был не велик, две-три фигуры, прежде чем появилась она.

Не надо было и напрягаться, чтобы узнать, кто здесь настоящая хозяйка.

Она вошла торопливым широким шагом, на ходу поправляя маскарадную полумаску. Я замерла: здравствуй, смерть! Настоящая эсэсовка в брючном агатовом костюме от Шанель, вместо пиджака — приталенный жилет с белой гвоздикой в петлице. С каким наслаждением минуту назад у зеркала она оторвала алыми ногтями головку цветка и вдела в петлицу! Высокая, властная, мощная, с резиновой улыбкой крупного рта на холодном лице снежной королевы. Рядом с ней трусил огромный дог цвета чернильной смолы с мраморной пастью, откуда водопадом, как пролитый на стойку бара вишневый сироп, свешивался влажно-розовый язык. Шум и сутолока заметно нервировали псину, и хозяйка тормозила его испуг, придерживая натиск рукой за широкий ошейник из красной кожи с шипами, который обнимал собачью шею. Твердой рукой в маскарадной ажурной перчатке в узорах шелковой сажи до локтей. Фурия! Настоящая гарпия! Полный облом!

Чувствовалось, что ее не было дома, что она только-только приехала посмотреть, как веселится молодежь. В гладких черных волосах, зачесанных от виска вверх, морозно искрилась алмазная диадема — снег на вороном крыле ночи.

Не скрою, хотя полумаска и мешала разглядеть все лицо, мачеха была хороша той красотой стареющей стервы, на которую падки слабые духом мужчины, особенно когда бестия молода. Бедный отец… Это была очень опасная баба.

Ее приход сразу напряг слуг. Кое-кто позволил себе опустить задницу в кресло — сейчас все мигом вскочили и встали по струнке. Пара дам окружила с реверансами и поздравлениями Рождества.

Деланно улыбаясь, она тревожно поманила острым пальцем к себе милую уродку-дочь и что-то шепнула ей на ухо.

Напряжением души я разом поняла, в чем дело: ее смутили музыканты, которых она сразу нашла в этом кавардаке. Четверо мужчин и незнакомка на роликах с флейтой. Как они здесь оказались? Лиззи явно с досадой принялась что-то объяснять своей властной тетке… дуреха, это твоя мать, Лиззи!

Через минуту к нам подошел слуга и предупредил, что спасибо, больше в нас не нуждаются. И тут же вручил деньги. Двое слуг вежливо выпроваживали нас вон, к пикапу на стоянке перед шале. Микрик тронулся с места. Я поспешно сняла ролики, содрала маскарад и попросила притормозить у ближайшего кегельбана, где заранее оставила снятый еще днем нагло-красный «Феррари». Цвета твоей крови, тварь!

У нас не принято задавать лишних вопросов — парни только помахали мне из салона: гуляй, детка.

Проторчав в кегельбане пару часов в шумной толпе весельчаков, я около трех ночи подрулила к шале. Я не очень ясно представляла, что буду делать, и решила действовать по обстоятельствам.

Если столько лет судьба вела меня прямиком к возмездию, дело фатума позаботиться о том, чтобы наказание исполнилось.

В тот час в меня словно вселился какой-то бес! Я была спокойна до ужаса и шла совершенно открыто от стоянки к темной громадине шале. Судя по всему, праздник закончился, площадка перед входом, прежде забитая машинами, опустела. Гости разъехались. Буржуа не умеют кутить до утра. Болтая со слугами, я узнала, что все они наняты только на время застолья и надеются еще успеть на яблочный пирог дома. А свою прислугу мадам отпустила справлять Рождество. Словом, в доме могла быть только пара охранников. Плюс черномазый дог с пастью крокодила. Я даже насвистывала что-то веселенькое и злое.