Продается дом с кошмарами - Светлана Гончаренко Страница 40

«Не свита ли это Воланда? — вдруг осенило Костю. — Один, во всяком случае, здесь тоже с мутным глазом. Тогда двое других кто?»

Он силился вспомнить имена книжных дьяволов, но не мог, потому что Толька ещё плотнее сдавил ему шею своей ручищей, и сознание заполнил непроглядный багровый кисель.

— У, кафы рыжие, — проурчал Косой, присев над развороченным кладом.

«Причём тут Феодосия?» — подумал последний тающий закуток Костиного мозга.

Косой запустил руку в ящик, звякнул монетами, вынул целую горсть золотых и приблизил к одушевлённому карему глазу.

— Пст, — цыкнул на него, как на котёнка, Толька-Нога. — Грузи всё в наш сидор, а этого фраерка тушить пора. Быстро и небольно.

Он толкнул от себя Костю прямо на Фису. Тот ухмыльнулся и тоже сделал шаг навстречу. Сделал бы и другой, последний, но вдруг тихо хрустнули кусты, и с ближайшей ели свалилась длинная зрелая шишка.

Бандиты оглянулись. Раздвигая суковатой палкой кусты, к ним приближалась Клавдия Степановна Каймакова.

Была она одета по-походному: штормовка, шаровары с начёсом, резиновые сапоги, через плечо корзина на верёвке. Из-под линялого платка выбивались седые прядки, тонкие, как паутина. Шла она на бандитов спокойно, будто были это не крепкие мужики с ножами, а бессловесный сухостой.

Морщины на лице Клавдии Степановны вдруг перестроились в улыбку. Блеклые глаза сверкнули, укололи иголками зрачков.

— Шли бы вы отсюда, ребята, — сказала старуха Каймакова, поскольку никакого приветствия не дождалась. — Там, в ольшанике, хлебных сыроежек видимо-невидимо! Наломайте себе к ужину, чтоб курей по деревне не красть.

Слушая такую ересь, бандиты насупились.

— Сама иди, Степановна, — прохрипел Толька. — Иди от греха, а то и тебя порешим.

— Паренька отпустите, тогда пойду, — сказала Каймакова.

— Паренька нельзя, — серьёзно пояснил Толька. — Никак нельзя. Так что уходи, пока цела.

— Не пойду. А вот вы уйдёте, ребята.

Кривой, всё ещё на корточках у клада, выругался. Фиса сделал очередной шаг к Косте.

Старуха Каймакова нахмурилась. Своей палкой она ловко ткнула Фису в лоб, так что тот отпрянул с удивлённым видом.

Больше терять время Клавдия Степановна не стала. Той же палкой она очертила вокруг себя и Кости геометрически идеальный круг. Будто вырезанный в мокрой земле и палых листьях, круг этот смотрелся очень странно и почему-то напоминал о стадионе. Фиса хихикнул. На его лбу темнел грязный след старухиной палки.

— Ну, Степановна, сама виновата, — прохрипел Толька.

Нехотя он двинулся на Каймакову. Никакого оружия у него не было — наверное, он собирался задушить хрупкую старушку голыми руками. А Костя по себе знал, что руки эти железные. Мрак нечистой жизни въелся в них и сделал почти чёрными, а линии жизни и смерти, по которым обычно гадают, так глубоки, будто нанесены резцом.

— Дайте мне вашу палку, — шепнул Костя Каймаковой. — Я попробую врезать ему по башке.

— Храбрый ты, — ответила старуха нежно, — только ничем эту башку не прошибёшь. И всё равно не бойся.

Толька вплотную приблизился к кругу, вычерченному старухой, и сунул за черту свою знаменитую ногу в громадном ботинке. Костя внутренне сжался, однако Толька сразу отскочил назад. Он завыл тонко, сипло и жалобно, как раненый хряк. Пострадавшую ногу он поджал, а на другой прыгал и крутился вокруг своей оси, сотрясая почву и ближайшие деревца, которые тут же ссыпали на него все свои последние листья.

— Ну, Степановна, падла, — стонал он, — напросилась! Братва, мочите их!

Фиса с ножичком и Кривой, неохотно оторвавшийся от клада, с двух сторон ринулись к кругу. У черты оба они странным образом рухнули на землю, бранясь и потирая ушибленные места.

От боли бандиты рассвирепели. Вскочив на ноги, с невнятными, но грозными воплями бросились они на штурм невидимой преграды. Костя с ужасом видел, что разъярённый Кривой мчится прямо на него с ножом — и вдруг теряет равновесие, падает на колени, хватает руками воздух, а на его лице расплывется багровое пятно. Даже его нос, кажется, сам собой сплющивается, как бывает, когда прильнёшь к стеклу. Теперь уже оба его глаза — и карий, и голубой — смотрели дико и непонятно куда.

— Ведьма! — ревел Толька, хромая вдоль заповедного круга и безрезультатно пробуя хотя бы пнуть его или затоптать. — Чёртова ведьма! Это ты ребят тогда сгубила! Вовку Дрель! И Пыню!

Клавдия Степановна только усмехалась:

— По себе лучше поплачь! Я-то тебя пожалела, велела пойти по сыроежки — всё-таки ты вырос у меня на глазах. Ты такой хорошенький был в два годика! А ты, дурак, заупрямился. Ну-ка, пошёл вон со своими уродами!

Толька ещё раз замахнулся на старуху пудовым кулаком, но всё-таки скомандовал своим приятелям:

— Амба. Жёлтики берём и канаем!

Бандиты бросились к яме с кладом, и это тоже не понравилось Клавдии Степановне.

— Я же сказала, за сыроежками! — прикрикнула она.

— Щас! — хмыкнул Кривой, самый жадный.

Он уже пытался вытащить ящик из земли.

— Шагом марш в ольшаник! — потребовала Каймакова и плюнула в сторону непослушных.

Всех троих тут же опрокинуло на землю липким вихрем. Целая туча мелких тусклых мух-людоедов вскипела над ними. С утробным жужжанием мухи спустились к разрытой яме. Бандиты задёргались, завыли и, как ужаленные (вернее, в самом деле ужаленные) помчались в разные стороны.

— Шибче! — присвистнула Клавдия Степановна вслед убегающим.

— Они в самом деле попадут в ольшаник? — спросил Костя.

— Гораздо дальше. Уж больно меня разозлили!

Она спокойно вышла из круга и палкой поворошила палую листву. Костя не уследил, как черта затянулась. Никакого круга на земле больше не было. Костя кинулся к кладу. Пока он делал эти несколько шагов, яма с ящиком тоже успела пропасть. Теперь на поляне не было не только раскопа, но и той кучки листьев, которую вчера приметил профессор.

Костя обошёл поляну несколько раз — никаких признаков клада! Он поскрёб щепкой то место, где они с Безносовым недавно копали. Поразительно! Земля тут была такая же, как везде: твёрдая, покрытая сухой травой, насквозь пронизанная нетронутыми корешками.

— Это вы сделали? — спросил Костя Клавдия Степановну.

— Я. Надоели эти червонцы — одна беда от них. Как Шнурков их сюда притащил, так и пошла заваруха. Не думай о золоте — это тлен. Это земля, прах, труха. Да ты сам сейчас щепкой ковырял и видел.

— А что не тлен?

— Тебе было здесь страшно?

— Конечно, было, когда эти трое… Если бы не вы…

Она молчала: ждала, пока Костя не оторвётся от разглядыванья травы и земли, которые скрыли ящик с золотом.