Дольмен - Николь Жамэ Страница 40

– Сказав «нам всем крышка», кого ты имел в виду?

– Это вопрос полицейского, а не сестры! – грубо выкрикнул он. – Мечтаешь надеть на меня наручники и упрятать в камеру?

Глаза брата горели ненавистью. Неужели он обращался к ней? Неожиданно вмешалась Жанна:

– Если пойдешь против брата – ты мне не дочь!

Как она осмелилась произнести такие страшные слова? В голосе ни капли материнского чувства, только решимость не спасовать перед противником.

Тяжело поднявшись со стула, Лойк вышел из комнаты. Мари двинулась было за ним, но Жанна схватила ее за руку:

– Оставь, ему и без тебя тошно!

– А мне, мне не тошно?

Мать молча отвернулась. Мари выдернула руку и тоже ушла: плакать она предпочитала без свидетелей.

В трех комнатах отеля горел свет. Лойк, Ферсен и Мари не спали. Измученная Мари попыталась избавиться от тоски с помощью вина, остатки которого нашла в холодильнике. Не добившись результата, она спустилась в бар и налила себе из первой попавшейся бутылки. Не сразу вскарабкавшись на высокий табурет, Мари взялась за стакан, не замечая находившегося в холле Ферсена, который с любопытством за ней наблюдал. Видя, что она покачивается и вот-вот рухнет со своего насеста, Люка быстро приблизился и поддержал ее за спину, заставив сесть ровно. Вскрикнув от неожиданности, Мари проследила туманным взором за своим коллегой, который прошел за стойку и тоже налил себе вина.

– У вас это что, семейный порок?

Нахмурив брови, Мари не без труда сфокусировала взгляд на Ферсене. Позвякивая льдинками в стакане с шотландским писки, тот продолжил:

– Предпочитаете набираться в одиночку, как братец, или можно составить вам компанию?

– При чем тут «братец»?

Люка сказал ей, что Лойк, прежде чем закрыться у себя в комнате, захватил с собой бутылку.

– Ведь он склонен к депрессии, насколько мне известно? – Ферсену вспомнилось досье Морино, в котором отмечалось, что после смерти жены Лойк впал в состояние тяжелой апатии.

Оторвав нос от стакана, Мари пробормотала:

– Если с Никола что-нибудь случится, он не выдержит… Рука Мари потянулась к бутылке, но Люка, более проворный, ее перехватил.

– Вы тоже не выдержите, поглощая виски с такой скоростью!

Она сопротивлялась, уверяя, что наливает последнюю порцию, но Люка остался непреклонным, приказав ей идти и ложиться спать. Возмущенная Мари стала вырывать у него бутылку, и они оказались совсем близко. Ферсен почувствовал прикосновение ее груди и на этот раз не заставил Мари выпрямиться. Несмотря на опьянение, она прочла в его взгляде откровенное желание и резко отпрянула:

– Не смейте меня трогать!

– Что вы себе вообразили? – произнес Люка с вызовом. – В тот день, когда вы будете моей, все произойдет по вашей доброй воле и на трезвую голову!

От гнева, усиленного алкоголем и унижением, Мари залилась краской. Неловко соскочив с высокого табурета, она неверной походкой двинулась к ключам. Несмотря на отчаянный жест, который задумывался как твердый и точный, нужный ключ снять не удалось, и ей пришлось предпринимать усилие трижды, прежде чем его подцепить.

Ферсен с улыбкой смотрел, как Мари удалялась, потом в три прыжка догнал ее и схватил за запястье.

Она принялась вырываться:

– Отпустите меня, жалкий маньяк!

– Тогда верните ключ! Вы заграбастали ключ от моего номера!

Мари ошеломленно уставилась на свою ладонь и поняла, что он прав. Люка подлил масла в огонь:

– Вышла ошибка, или я могу все-таки рассчитывать?… – Мари, испепеляя его взглядом, бросила ключ, который Ферсен подхватил на лету. – Возможно, скоро я тоже начну верить в предзнаменования…

Но Мари уже рядом не было. Наполовину протрезвев, она сняла с табло нужный ключ и подошла к лифту. Люка, не замечая, что с лица у него не сходит блаженная улыбка, провожал ее глазами, пока за ней не сомкнулись дверцы лифта. Когда Мари благополучно поднялась наверх, Ферсен позволил себе последний глоток виски и чуть не поперхнулся от смеха, услышав, что она растянулась в коридоре.

Лойк, тоже не удовлетворенный выпитым, с пустой бутылкой в руке вышел из спальни. Тревогу о сыне алкоголем залить не удалось. Он прошел в свой рабочий кабинет и остановился как вкопанный. При слабом свете настольной лампы на письменном столе виднелось белое пятно. На лице Лойка появилось выражение ужаса.

Письмо.

Он взял его дрожащими пальцами, вынул листок и, затаив дыхание, стал читать. На выпавшем из рук конверте оказалась сургучная печать со знаком в виде овала, нижняя часть которого упиралась в небольшую черточку. Такой же символ был вырезан на одном из менгиров Ти Керна.