Белая дорога - Джон Коннолли Страница 4

Великие, славные дни.

И вот примерно в половине десятого слышится гудение трех приближающихся грузовиков, и по толпе проходит взволнованный рокот. Головы дружно поворачиваются туда, где по полю бегут огни фар. Каждая машина везет как минимум шесть человек. В середине держится красный «форд», в кузове которого сидит на корточках темнокожий со связанными за спиной руками. Рослый, под два метра; мышцы на плечах и спине надуты как дыньки. Голова и лицо окровавлены, один глаз заплыл.

Вот он, здесь.

Тот, кому суждено гореть.

Вирджил был уверен, что жить ему осталось считаные минуты. Ишь, как морду свело, создав, возможно, последнюю на его веку проблему. Одно хорошо: скоро вообще не будет проблем.

Но благодушный Господь, похоже, все еще Вирджилу улыбался, хотя и не так милостиво, чтобы отвадить от него громилу со стволом. Наоборот, громила придвинулся ближе, и Вирджил ощутил у себя на щеке его дыхание и запах лосьона — судя по всему, дорогого.

— Скажешь еще раз такое слово, и тогда постарайся побольше удовольствия получить от своего излияния. Потому что оно будет последним.

— Прошу прощения, — выдавил Вирджил. Попытка отогнать бранное слово никак не удавалась, с каждым разом оно навязчиво возвращалось в мозг. Вирджила прошиб пот. — Прошу прощения, — только и повторил он.

— Да ладно тебе. Ну что, закончил?

Вирджил кивнул.

— Тогда прибери отросток. А то сова решит, что это червячок, да еще склюнет.

У Вирджила смутно мелькнуло, не оскорбление ли это, но он на всякий случай быстро заправил свое мужское хозяйство в ширинку и вытер руки о штаны.

— Оружие есть?

— Не-а.

— Небось жалеешь, что нет.

Вирджил не нашел ничего более умного, чем кивнуть, и тут же спохватился: вот дурак-то, со своей честностью.

Он почувствовал, как его ощупывают, хотя ствол при этом был все так же приставлен к черепу. Получается, ниггер не один. Никак, черти, всем Гарлемом сюда приперлись. Сведенные за спиной запястья Вирджилу сдавило: ясно, наручники.

— Так. Повернись направо.

Вирджил повиновался. Он смотрел теперь на открытую местность за баром — зелень до самой реки.

— Отвечай на вопросы, и отпущу тебя гулять вон в те поля. Усек?

Вирджил тупо кивнул.

— Томас Рудж, Уиллард Хоуг, Клайд Бенсон. Они сейчас там, в баре?

Вирджил был из тех, кто врет обо всем напропалую машинально, иной раз даже безо всякой для себя выгоды. Лучше солгать, а потом как-нибудь извернуться, чем сказать правду и иметь головняк изначально.

А потому он, как всегда, по инерции мотнул головой.

— Точно?

Вирджил кивнул и открыл было рот, чтобы приукрасить вранье. Вышло так, что клекот слюны у него во рту совпал с тычком ствола в основание черепа — таким сильным, что голова треснулась о стену.

— Ладно, — вкрадчиво прошелестел голос. — Мы все равно туда сейчас заглянем. Если их там нет, тебе не о чем волноваться, по крайней мере до следующего нашего прихода с расспросами, где они прячутся. Если же окажется, что они сейчас там и посасывают у стойки холодненькое, то утречком они даже мертвые будут смотреться живее тебя. Ты меня понял?

Вирджил понял.

— Они там, — угловато кивнул он.

— А остальных сколько?

— Никого, только они втроем.

Темнокожий (Вирджил в мыслях снизошел чуть ли не до уважительности) отвел от его головы ствол и легонько похлопал по плечу.

— Вот и спасибо, — сказал он. — Извини, не расслышал, как тебя зовут.

— Вирджил, — сказал Вирджил.

— Что ж, спасибо, Вирджил, — поблагодарил темнокожий, прежде чем грохнуть недотепу рукояткой по голове. — Молодчага.

Под черным дубом на нужное место подогнан старый «линкольн». К нему подчаливает красный грузовик, из кузова вылезают трое в капюшонах, предварительно спихнув на землю афроамериканца. Он падает на живот, лицом в сухую грязь. Его вздергивают на ноги сильные руки, и он пристально смотрит в темные неровные дырки, прожженные в наволочках спичками и сигаретами. Чувствуется запах дешевого пойла и бензина.

Его звать Эррол Рич, хотя место его упокоения не суждено пометить ни надгробию, ни кресту. С того момента, как Эррола силой забрали из материнского дома под вопли мамы и сестры, он перестал существовать. Теперь все следы его физического наличия на этом свете сотрутся, и память о его жизни останется лишь с теми, кто его любил. А память о том, как он умер, останется вот с этими, собравшимися в душной ночи.

Зачем он здесь? А затем, чтобы сгореть за то, что отказался согнуться, встать на колени. За то, что выказал неуважение людям, которые выше его по умолчанию.

Эррол Рич должен принять смерть за разбитое стекло.

Он вел грузовик — свою старенькую облезлую колымагу с треснутым лобовым стеклом, — когда услышал окрик:

— Э, черный!

Тут в него, раня лицо и руки, брызнули осколки лопнувшего лобового стекла, а между глаз что-то припечатало. Он машинально дал по тормозам, одновременно почувствовав на себе мокрое. Оказалось, в него прилетела пивная бутылка, успевшая опростаться на сиденье и штаны.

Моча. Они сообща в бутылку помочились и запустили ею в машину. Эррол отер жидкость с лица (окровавленный рукав при этом отделился) и увидел троих мужчин, торчащих у обочины возле бара.

— Кто бросил бутылку? — невозмутимо спросил он.

Никто из троицы не ответил, но тайком все порядком струхнули. Эррол Рич был рослым, атлетического сложения. Они-то думали, что ниггер утрется и проедет мимо, а он мало того что остановился, так еще может и двинуться один на троих.

— Ты, Малыш Том? — Эррол остановился перед Томом Руджем, хозяином бара. Тот лишь отвел глаза. — Если так, то лучше признайся сейчас. Или я сожгу дотла твой сраный сарай.

Малыш Том нерешительно промолчал, и тогда Эррол Рич, который этого крысенка всегда недолюбливал, подписал себе приговор тем, что выдрал из кузова доску и повернулся к троице, которая оторопело застыла — вернее, не застыла, а попятилась, ожидая, что чернокожий сейчас напустится. Но вместо этого Эррол швырнул полутораметровую планку в переднее окно заведения Малыша Тома, после чего сел в грузовик и уехал.

И вот теперь Эррола Рича предадут смерти за лист замызганного стекла, и весь городишко съехался, чтобы это лицезреть. Эррол смотрит на них, этих богобоязненных людей — соль здешней земли, скромных тружеников и тружениц, — и чувствует жар их ненависти, предвкушение грядущей расправы.

«Я умею чинить вещи, — думает он. — Беру то, что сломано, и налаживаю».

Мысль эта приходит словно из ниоткуда. Эррол пытается ее прогнать, но она, как ни странно, упорствует, не желает уходить.