Корявое дерево - Рейчел Бердж Страница 4

Добравшись до выхода, я оборачиваюсь. Парень сидит, развалившись в кресле, и болтает с друзьями. Он приветливо салютует мне банкой пива, и я отвечаю ему полуулыбкой, затем отворачиваюсь, чувствуя, как к моему лицу приливает кровь. Я не умею обращаться с парнями – что уж говорить о тех из них, которые говорят на не знакомом мне языке. К тому же вряд ли он проявит особый интерес.

Снаружи вечерний воздух оказывается таким холодным, что у меня перехватывает дыхание. Резкий ледяной ветер обрушивается на мое лицо, треплет волосы и, то и дело меняя направление, тянет меня то туда, до сюда. Я направляюсь к парому и с облегчением тру плечи – скоро я войду в домик Мормор. Для вида она может меня пожурить, но я знаю – она будет рада моему приезду. От мысли о том, что скоро я увижу ее, у меня теплеет на душе. Никто не умеет обнимать с таким чувством, как моя бабушка.

– Hei, fina! ^[3] – Опять этот парень. Я немного ускоряю шаг, но не оглядываюсь. Рядом никого больше нет, так что он, наверное, кричит это мне. Еще несколько шагов – и я доберусь до парома, где смогу спрятаться.

Ой!

Что-то больно ударяет меня по ноге. Металлический столбик. Я морщусь и потираю бедро. Сейчас явно слишком темно для того, чтобы смотреть сквозь темные очки. Я с досадой сдергиваю их с лица, хотя без них чувствую себя все равно что голой.

– Эй! Красотка! – На мое плечо ложится рука. Парень забегает вперед, и пиво из его банки выплескивается на деревянные мостки. Улыбка на его лице тотчас сменяется выражением ужаса, который быстро уступает смущению. Он всплескивает руками и пятится. – Простите, простите! – Его приятели видят мое лицо и хохочут.

Я застываю на месте, словно окаменев, и смотрю, как они, толкая друг друга локтями, заходят на паром. Так вот какова теперь будет моя жизнь? После того как парни оказываются на судне, я тоже спешу на борт и чувствую, как металлический трап подрагивает под моими ногами. Дойдя до его конца, я хватаюсь за поручни, чтобы не упасть, и быстро захожу на борт.

И сразу же начинаю искать какой-нибудь темный уголок, где я могла бы свернуться в клубок и умереть, но, услышав доносящийся из бара громовой смех, решаю вместо этого подняться на верхнюю палубу. Даже если она плохо освещена, там, вероятно, будет мало людей, которые бы стали на меня глазеть. Я хватаюсь за металлический поручень и взбираюсь по крутой лестнице. За моей спиной слышатся шаги. Мой пульс учащается. Они слишком близко, они догоняют меня.

– Hei?

Я поворачиваюсь и вижу высокого мужчину с густой седой бородой. Его лицо кажется мне знакомым, но я не могу вспомнить, где я его видела. Его обветренное лицо расплывается в улыбке, и он тычет себя большим пальцем в грудь:

– Олаф, – говорит он.

Какое облегчение! Он живет на ферме в нескольких милях от Мормор. Я его почти не знаю, но как же здорово увидеть здесь кого-то, кого могу попросить о помощи.

Он поднимается вслед за мной по оставшимся ступенькам лестницы и, когда мы выходим на верхнюю палубу, становится рядом. В руке у него длинный металлический футляр: в таком можно перевозить бильярдный кий, а можно – винтовку или ружье. Прежде мы никогда не разговаривали, хотя Мормор часто болтала с ним во время наших прогулок. Сейчас он выглядит не таким, каким я его помню: – он постарел и стал еще более сутулым.

– Ja, det e dӕ, Marta!

Он говорит, произнося слова нараспев, и этот выговор мне хорошо знаком – с таким же акцентом по-английски объясняется Мормор, мама же его уже по большей части утратила.

Я смущенно улыбаюсь и вынимаю изо рта прядь волос. Он что-то говорит, но в эту минуту ветер рывком поднимает мой капюшон, закрывая им голову, и я не слышу его слов.

– Извините, что вы сказали?

Он показывает на мое лицо:

– Ditt øye? – Я не знаю, рассказывала ли ему Мормор о том несчастном случае. Бабушка ни разу не приезжала ко мне в больницу – но это меня не удивляет, ведь вряд ли она вообще когда-либо покидала остров, а когда я выписалась из больницы, мы сразу же вернулись домой, в Лондон. С тех пор я ее не видела и не разговаривала с ней.

Я пожимаю плечами, радуясь, когда Олаф прекращает свои попытки поговорить со мной. Мы стоим молча, глядя, как мерцающие огни на побережье становятся все меньше и меньше по мере того, как паром отходит все дальше в море.

Он поглаживает свою бороду, затем оглядывает меня со всех сторон, словно ожидая увидеть рядом со мной кого-то еще.

– Почему нет?.. – Когда я не отвечаю, он проводит по своим губам большим пальцем. Ja. Он произносит это слово так же, как это делают и все остальные норвежцы, – на вдохе. Я бы хотела поддержать разговор, но мой норвежский еще хуже, чем его английский. Он хмурится и спрашивает что-то про Мормор, но, когда я его не понимаю, замолкает.

Держась обеими руками за ограждение, я подаюсь вперед и слизываю с губ морскую соль. Паром раскачивается из стороны в сторону, плывя по волнам. Мне нравится это ощущение. Чем быстрее он будет идти, тем скорее я попаду на Шебну.

Олаф поднимает палец, давая понять, что он скоро вернется. Потом показывает на металлический футляр, лежащий у моих ног, и я киваю, показывая тем самым, что присмотрю за ним. На верхней палубе стоит несколько парочек, но рядом со мной никого нет. Я любуюсь великолепной полной луной и сверкающим морем. Ночь исполнена такого неистовства и такой свободы и сулит столько возможностей, что мне хочется упиться ею.

Над моей головой слышится крик чайки, и я думаю о том, как виделась с Мормор в последний раз. За день до того несчастного случая она привела меня к дереву, дала мне подержать свои перчатки и велела прислушаться. Я старалась прислушаться, но единственным, что я услышала, был крик чайки.

– Продолжай стараться, дитя мое, и придет день, когда ты услышишь, – сказала она. Когда я спросила ее, что именно я услышу, она мне так и не сказала. Как-то раз она проделала то же самое, когда я была младше. Привела меня к дереву, накинула свою шаль и велела мне слушать.

Я думаю обо всех тех письмах, которые я ей написала за последние месяцы, каждый раз задавая один и тот же вопрос: почему я могу узнавать о людях множество всяких вещей, едва лишь коснувшись их одежды? Она не отвечала на мои письма, и я ужасно беспокоилась – а что, если она заболела или с нею произошел несчастный случай? У Мормор нет телефона, и я попросила маму позвонить кому-нибудь на остров, чтобы выяснить, все ли с ней в порядке. Мама сказала мне, что беспокоиться не стоит – на Шебне часто бывают проблемы с доставкой и отправлением почты. И я ей поверила – и верила, пока не коснулась ее шелковой блузки. Мама обняла меня одной рукой за плечи, чтобы утешить, и я сразу же увидела, как она сжигает конверт над мойкой в кухне.

Мама купила эту блузку за несколько дней до этого, и я тогда впервые дотронулась до шелка. Перебрав всю одежду в ее гардеробе, я поняла, что разные виды тканей открывают секреты по-разному: кашемир сохраняет эмоции человека, и ты переживаешь их, словно свои собственные; хлопок показывает образы и события, но при этом не передает чувств – шелк же не похож ни на какую другую ткань, потому что он рассказывает о лжи и обмане.