Сошедший с рельсов - Джеймс Сигел Страница 37

– Я тебя тоже люблю, – ответила Диана, и я знал, что так и есть.

Положив телефон в карман, я просунул ногу в дыру и стал пропихивать тело на свалку.

Вонь усилилась – это трудно вообразить, но так и произошло. Вне забора я обонял этот смрад, за ним – впитывал и переваривал запах за запахом. У меня начало выворачивать наизнанку желудок.

Я потащил труп дальше, на свалку – к границе горо-подобной кучи мусора. С близкого расстояния куча казалась храмом Солнца, который я видел в Мехико, когда давным-давно путешествовал с Дианой. Это было еще до Анны, и мы проводили каждое утро, осматривая достопримечательности и топя наши жизни в текиле. Много любви и пьяной дремы.

А что теперь?

Теперь я тащил труп на свалку. Волок жертву к подножию храма мусорного бога.

Посмотрел на свои руки – те самые, что некогда обнимали Диану, кололи инсулин Анне, ласкали каждый дюйм тела Лусинды, а теперь при лунном свете рыли могилу.

Я принялся копать, отбрасывал полные пригоршни мусора: острые жестянки и кости, хрящи и жир, липнущие к пальцам, картонки и тряпки.

И если сначала пытался оставаться бесстрастным, то потом начал воспринимать процесс, как религиозный обряд, ибо от него зависели моя душа, моя жизнь. Происходила материализация событий нынешнего вечера. Только запахи, только руки, только труп. Я полностью сосредоточился на процессе копки: на изъятии предметов в таком-то месте, в таком-то объеме.

Я был уже по плечи в мусоре, я сам превращался в мусор.

Издалека донеслись какие-то звуки. «Наверное, гроза», – подумал я, но не понял, ко мне она идет или от меня. А может, это была и не гроза. Звуки не дотягивали по силе до раскатов грома. И насколько я мог судить, небо оставалось безоблачным. Снова раздались звуки, и на этот раз я насторожился. И наконец сообразил, что это такое. А догадавшись, живо вообразил черные заостренные уши, задранный хвост и острые белые клыки, с которых капает слюна.

Собака со свалки – призрак из моих ночных кошмаров.

Я заработал быстрее, словно превратился в пса, откапывающего кость. И с каждой минутой все явственнее слышал лай и рык, они плыли над кучами мусора и надо мной, а мой запах устремился им навстречу.

Решив, что яма достаточно глубокая, я встал и передохнул, готовясь к последнему физическому испытанию этой ночи.

Внезапно, панически вопя, в небо взметнулась птичья стая. Я оглянулся и увидел два горящих глаза.

Стандартные описания признаков соответствуют действительности. У меня похолодело в животе и пробежал мороз по коже. Все до единого волоски на шее встали дыбом. А грудь заходила ходуном.

Глаза приближались, и вместе с ними рвавший остатки моих нервов звук. Не лай, нет – низкий непрерывный рык. Этот рык ясно говорил: мне здесь не рады.

Я попятился. Шажок за шажком. А собака – я не мог различить ее породы, предположим, ретривер – все наступала.

Я развернулся и побежал. Может, не стоило этого делать. Может, разумнее было замереть, устремив в животное решительный взор. Нельзя показывать собакам, что боишься, – эту древнюю мудрость внушают каждому с детства. Собака бесится, если чувствует страх, кровь бросается ей в голову и будит плотоядные инстинкты.

И я щедро предоставил псу мясо.

Потребовалось несколько минут – домчаться до забора, пролезть сквозь дыру, подбежать к машине, – чтобы понять: собака за мной не гонится.

А затем я услышал это. Скрежет зубов, треск разрываемой плоти и сладострастное, утробное урчание.

Собака пожирала Уинстона.