Благородный топор. Петербургская мистерия - Р. Н. Моррис Страница 36

— Я сейчас только вспомнил, неожиданно для себя. Я изнемогаю от усталости. Меня силой подняли с постели. Вы бы сами при подобных обстоятельствах ручались за четкость своего рассудка? Ну да, вам небось оно только на руку. Вам лишь бы человека на слове поймать и от него потом разматывать!

— Не буду притворяться: я не вполне понимаю, чем вы руководствовались, подписывая этот, с позволения сказать, договор.

— Я был тогда пьян. Мы затеялись играть в карты, и я Горянщикову оказался должен уйму денег, которых у меня на самом деле в помине не было. Но не мог же я, поступившись честью, отказаться от своего карточного долга! Вот он и предложил мне такой выход. А я подумал: «Почему бы и нет?» Тут уж или пан, или пропал — не писать же, в конце концов, отцу. Я и выбрал из двух зол наименьшее.

— И где же вы заключили этот самый договор?

— Да в каком-то кабаке, прямо-таки кружале, возле Сенной. А вы-то где его отыскали?

— Где? Да между страниц одной из заложенных вами книг. — Виргинский зашелся сипловатым смехом. Порфирия Петровича между тем стало разбирать некое сомнение. — Разве не вы его туда поместили? — Виргинский мотнул головой. — Тогда как он там очутился, не подскажете?

— Должно, Горянщиков подложил.

— Зачем же? Зачем ему было прятать договор в одну из ваших книг?

— Так те книги были не мои, а его.

— Но ведь вы же их заложили?

— Да, я. Сознаться честно, я их попросту у него украл. Утащил и заложил, чтоб хоть какие-то деньги раздобыть. А потом бы их выкупил и вернул назад. Клянусь! Сразу же, как обзавелся бы хоть какими-нибудь средствами.

— И как вы, интересно, надеялись ими разжиться? Через отца?

— Нет, только не это! Я… я не знаю. Есть же разные пути. Вон Горянщиков, тот всегда как-то умел обернуться. Я думал, может, в журналисты подамся.

— А вы знаете, мне кажется, Горянщиков воспринимал этот договор куда серьезнее, чем вы. Потому, видно, и украл у вас закладной билет, что надеялся вернуть договор себе.

— А может, ему те книги просто понадобились для работы. Он же их переводил.

— Переводил? — Порфирий Петрович поднял брови. — Прямо-таки все!

— Все не все, но, по крайней мере, те, что по философской тематике. Его на это подрядил тот субъект.

— Который именно?

— Ну, тот, что проживает у Анны Александровны.

— Осип Максимович? — догадался Порфирий Петрович. — Это не он, часом, заведует публикациями от «Афины»?

Виргинский в ответ неопределенно промолчал.

— Отец у вас, должно быть, ужасный человек, — сменил вдруг тему разговора следователь.

— Это уж точно. Сущее чудовище, — не стал запираться Виргинский.

— А вы, видно, погрязли в житейских невзгодах из нежелания принимать от него помощь.

— Да я из его рук гроша ломаного не приму!

— Может, вы все же усугубляете?

— Я бы еще посмотрел, кто из нас усугубляет! — взвился Виргинский. — Уж не тот ли, кто похищает у своего сына всякую надежду, всякую возможность на счастье! — Порфирий Петрович хотел было спросить, что же это за похищение, но Виргинский его опередил. — Речь идет… о девушке, — выдавил он.

— Вон оно что.

— Я любил ее. Да, любил; что вы на это скажете! А он знал. Он все знал. Но при этом… При этом он еще и вожделел ее. Стремился обладать ею точно так, как он стремится обладать всем, на что положит свой алчный глаз! А то, что в нее влюблен был я, его единственный сын, для него лишь подливало масла в огонь.

— А что же та девушка? К чему, собственно, стремилась она?

— Она-то? Я не мог противостоять его лжи. Ни лжи его, ни богатству. В общем, они поженились. А мать моя давно уж в могиле.

— Мне кажется, что эта девушка вас попросту недостойна. И возможно, именно сознавая это, вы так сердитесь на своего отца. Вы вините его в ее несовершенстве.

— И потому вы, исходя из такой логики, считаете, что это я убил Горянщикова? — спросил Виргинский с сарказмом.

— Я считаю, что это повлияло на ваше решение вступить в тот престранный сговор. Вы дошли до такого отчаяния, такого нигилизма, что решили: уж лучше это, чем попросить денег у отца.

— Какой, к черту, сговор! Всего лишь никчемный клок бумаги!

— За которым вы, однако, возвратились в тот дом на Большой Морской, не так ли? Я имею в виду вашу попытку попасть позавчера ночью в комнату Горянщикова и вернуть ту бумагу себе.

Виргинский растерянно потупился.

— Да, не стану отрицать. Я туда приходил, и именно за ним. Но все равно я в это не верю. Ни в какую такую чертовщину, слышите! Я рационалист. Можете меня даже материалистом назвать, я не стану спорить. Просто, знаете, было как-то надежней иметь его все же при себе.

— Потому-то вы и отказались зайти со мной назавтра в тот дом. А ну как горничная скажет что-нибудь и тем самым вас выдаст. Что, разве не так?

— Мне не в чем себя упрекнуть!

— Ну, разве что в ваших словах Кате насчет того, что Горянщиков цел и невредим, даром что вы уже прекрасно знали о его смерти. — Порфирий Петрович поджал губы с таким видом, будто именно этот нюанс у Виргинского огорчает его более всего.

— Я в тот момент не владел собой. Смалодушничал.

— Да уж. Однако давайте вернемся к Константину Кирилловичу. Этот человек был вам известен. Вы этого не можете отрицать. И тем не менее вы не сказали мне этого, когда у вас была такая возможность.

— Еще раз повторяю: я не знал никакого Константина Кирилловича. Вообще никого с таким именем. Мало ли с кем мог снюхаться в том кружале Горянщиков! Он что, всех своих бражников по имени-отчеству мне представляет?

— Некая девица у мадам Келлер мне сообщила, что этот самый Константин Кириллович делает порнографические снимки.

— Вполне может статься. Ну и что?

— Самых что ни на есть молоденьких девушек.

— Зачем вы адресуете подобные вопросы ко мне? Я знать о них не знаю!

— Данная ваша бумага крайне компрометирующего характера. В ней вполне может прослеживаться мотив для убийства. — Виргинский устало мотнул головой. — По ней можно предположить, что вы убили Горянщикова, а виновным якобы выставили Тихона. Теперь вот еще и Ратазяев пропал. По логике вы могли устранить и его. Теперь Говоров. Где он? Мотив опять же налицо. Само собой напрашивается дело, где красной нитью проходит, что в ваших интересах было избавиться от всех, кто так или иначе имел отношение к данному договору.

— Но ведь это неправда! — буквально взмолился Виргинский.

— Ах, вы мне о правде, — вздохнул Порфирий Петрович. — Вот станете юристом, Павел Павлович, тогда быстро уясните, что как раз на правду полагаться особо не приходится.