Дочерь Божья - Льюис Пэрдью Страница 35

Нохшпиц — иззубренный гранитный шпиль, возвышающийся на восемь тысяч футов над уровнем моря в Австрийском Тироле на юго-западе от Инсбрука. Это очень негостеприимная гора — холод, отвесные кручи, ни одного дерева; скала доступна лишь птицам, опытным альпинистам и тем счастливчикам, которым довелось прокатиться в гондоле частного фуникулера к массивному шале неподалеку от вершины.

Это шале было построено в 1921 году как гостевой домик — австрийский трактирщик надеялся привлечь лыжников, катающихся на местных склонах. В нем двадцать пять номеров, и в каждом — своя ванная и камин, а также общий зал, расположенный в крыле, что выдается уступом над скалистым утесом.

Однако совершенная уединенность, делавшая это место привлекательным, также стала и препятствием к его процветанию. Чтобы добраться до отеля, гостям приходилось проделать долгий путь по продуваемому всеми ветрами серпантину из Инсбрука до станции крохотного фуникулера у подножия горы. В те времена по немощеным горным дорогам на автомобилях разъезжать было невозможно, так что приходилось пользоваться двигателем в одну лошадиную силу. В сырую, морозную или снежную погоду добраться до шале было решительно невозможно — либо дорога сопрягалась с такими трудностями, что это отпугивало любого потенциального клиента. Отель разорился в 1924 году, когда оборвавшийся трос унес жизни пятерых человек, ехавших в гондоле.

Два года спустя богатый итальянский промышленник выкупил шале для собственного отдыха и проведения деловых встреч, а через семь лет, когда он умер, отель по его завещанию отошел католической церкви.

За панорамными стеклами помещения, когда-то бывшего обеденным залом, по стойке «вольно», как на смотре — спина прямая, ноги на ширине плеч, руки на пояснице, — стоял кардинал Нильс Браун, архиепископ Венский и глава Папской комиссии по делам неверующих. На нем были толстый свитер плотной вязки, саржевые слаксы и легкие туристические ботинки. Его алое облачение лежало в шкафу в его комнате — там оно обычно и оставалось все время, пока он был здесь. Кардинал провел ладонью по своим черным с проседью волосам и рассеянно взглянул сквозь морозные узоры на окнах на крошечные фигурки лыжников, копошившиеся на склонах внизу.

Он вглядывался в долину, стараясь разглядеть за ней вершину, которую он так пока и не покорил. Со стороны фасада шале была видна Олимпийская слаломная трасса Акзамер-Лицум, [13]где в 1968 голу ставил свои рекорды Жан-Клод Килли. [14]Сейчас кардинал щурился от яркого солнца, которое вышло из-за туч и не оставило ни единой тени на ослепительной белизне склонов. Над головой на всех парусах летели бригантины облаков — арьергард шторма, за ночь покрывшего весь Австрийский Тироль новым полуторафутовым слоем снега.

Он смотрел, как в долине внизу темной лентой петляла меж заснеженных берегов речушка Инн. К досаде конькобежцев, она еще не замерзла. Взгляд кардинала скользнул вдоль русла реки дальше, мимо иероглифических рулежных дорожек аэропорта к сердцу Инсбрука. Остановив свой взгляд на заснеженных готических крышах, он вспомнил о предстоящей сегодня встрече с Гансом Моргеном — простым деревенским священником с очень непростым прошлым. И, по всей видимости, без надежд на будущее.

Нильс Браун отвернулся от лыжников и посмотрел через огромный конференц-зал: когда-то в нем можно было накормить сто человек сразу. Теперь здесь между грубо обтесанными А-стропилами стоял только длинный, около двадцати футов, дубовый стол. В дальнем конце зала в огромном каменном камине тлели и весело потрескивали уголья. Вокруг стола были симметрично расставлены двенадцать стульев. Другой мебели в помещении не было.

Ровно в 15:00 в дверь постучали. Кардинал, поддернул рукав свитера, взглянул на тонкие наручные часы и отметил пунктуальность посетителя.

— Войдите, — пригласил Браун. Его голос радушно прозвучал в тишине.

Ганс Морген открыл дверь и решительно вошел в зал. На секунду он остановился у порога, ослепленный светом, льющимся в окна.

Он был высоким сутулым мужчиной среднего телосложения, с ярко-голубыми глазами и длинным аскетическим лицом. Яркий солнечный свет четко обрисовал глубокие морщины и острый подбородок, выдававшийся далеко над воротничком сутаны. У него в руках была трость, но он старался не прибегать к ее помощи.

Браун был поражен тем, что этого человека не сломили ни годы, ни свинец, который любого здоровяка моментально лишил бы здоровья. Но с другой стороны, подумал кардинал, они оба — австрийцы, ведут активный образ жизни и у них хорошие гены. Из объемистого досье КДВ на Моргена Браун знал, что тот всю жизнь с малых лет, за исключением учебы в семинарии, почти ежедневно катался на лыжах и лазил по окрестным горам у городка Альт-Аусзее. Ходил по озеру на лодке летом и катался на коньках зимой. Согласно досье Морген вот уже больше полувека знал об этом районе больше, чем кто-либо другой из ныне живущих.

— Добрый день, Ваше Преосвященство, — поздоровался Морген. Он огляделся и зафиксировал в памяти всю спартанскую обстановку — стол и стулья ручной работы, каменный камин и грубые А-стропила. Потом направился к Брауну. Его ботинки на твердой кожаной подошве звонко стучали по деревянному полированному полу. Браун встретил его посередине зала.

— Хорошо, что приехали, — сказал он и протянул руку. Морген мгновение помедлил, вглядываясь в лицо Брауна с таким хозяйским интересом, что обычно невозмутимому кардиналу стало не по себе. Наконец мужчины энергично пожали друг другу руки.

— Мне не давали понять, что у меня есть выбор, — ровно ответил Морген. Кардинал проигнорировал реплику — такая дерзость от нижестоящего церковного чина, как правило, сурово каралась по дисциплинарной линии.

— Я взял на себя смелость приготовить нам чаю, — сказал Браун и подошел к двери. Морген посмотрел, как архиепископ Венский взял у кого-то, скрытого тенью, серебряный поднос. Затем поблагодарил, вернулся с подносом и поставил его на середину стола. — Угощайтесь. — Он показал на серебряный термос и кувшины с кипятком и молоком. На подносе также стояли две чашки с блюдцами из тончайшего фарфора, лежали льняные салфетки, канапе, бисквиты и приправы.