Черный мотылек - Рут Ренделл Страница 34

Тут Бетти Вик ошибалась: место Урсулы с готовностью занял Джеральд. Но даже ему не под силу было справиться одновременно с младенцем и двухлетней девочкой. Пришлось искать няню. Как же ее звали? Джеральд, будто выходец из высшего класса, неизменно величал ее «няней», а Урсула скоро позабыла имя, потому что и мысленно, и вслух называла ее «та женщина».

«Та женщина» оказалась весьма компетентной, умелой, решительной и очень активной. Свое дело она знала прекрасно, к Урсуле отнеслась с плохо скрываемым презрением, но спустя тридцать лет — и, по правде говоря, через год — Урсула не винила «ту женщину», что та якобы похитила ее детей. Джеральд украл у нее любовь Сары и Хоуп. Перепечатывая «Впроголодь», она узнала, что произошло это не случайно — Джеральд все продумал и действовал по плану. Он сам рассказал об этом в книге.

Иногда Урсула гадала, как сложилась бы жизнь, последуй она совету Бетти и возьми себя в руки. Стань она сразу хорошей матерью. Но тогда депрессия накрыла ее черным покрывалом, Урсула укуталась в него с головой и крепко зажмурилась.

«Та женщина» не оставалась на ночь в доме, возвращалась к себе в Эджвер. Если бы Джеральд вернулся в супружескую спальню, для няни освободилась бы комната, но Джеральд отселился: как он объяснял — чтобы не тревожить Урсулу, когда встает по ночам к детям. Колыбель Хоуп он поставил возле кровати. Каждое утро приносил малышку поздороваться, прекрасно видел, с каким равнодушием встречает ее мать, и Урсула замечала на лице мужа удовлетворение — он был рад.

Сколько ошибок она совершила! Но, похоже, дело не в ошибках. Это же не экзамен. Депрессия сделала ее беспомощной. Она утратила интерес ко всему на свете, не хотелось даже двигаться, открывать глаза. Она не стыдилась своих «неправильных» чувств, была недосягаема для стыда, для любви, чувства вины или надежды. Мать заставляла ее мыться, а то бы Урсула и в ванную не ходила. Она исхудала и ослабла.

А потом депрессия рассеялась. Еще вчера она жила во тьме и отчаянии, а наутро вышла из тени на свет. Урсула почувствовала себя лучше, к ней вернулись бодрость и силы. Как и почему произошла эта перемена — непонятно. Когда ей стало лучше, когда она смогла подняться на ноги, пройтись по дому, то попыталась полюбить Хоуп, как Сару. Но Хоуп непрерывно плакала, у нее болел живот, после каждого кормления она отрыгивала полупереваренное молоко, текла липкая слюна. Очередная глупость: Урсула призналась в своих чувствах Джеральду.

— Зато я люблю ее, — ответил он, — так что не беда.

— Это же ненормально — не любить своего ребенка. Такую малютку! Что со мной, Джеральд?

— Да, это странно, — согласился он, присматриваясь к ней, словно специалист к любопытному образчику. — Ты не похожа на мужчину, ведь обычно подобные чувства испытывают они. Многие отцы не любят младенцев.

— Многие, но не ты.

— Да. Тем лучше, верно?

Ей требовалось от него совсем другое: любовь, поддержка. Кто-то — вернее, Джеральд — должен был сказать ей: скоро ты полюбишь маленькую. Бери ее на руки каждый день, поставь ее кроватку в свою комнату, проводи с ней больше времени, обнимай, целуй. Но он попросту назвал Урсулу странной. Признал, что ее поведение ненормально. Ей представлялось: вот они сидят все вместе, например на большом диване в гостиной. Сара у нее на коленях, Хоуп на руках у Джеральда, но все рядом, все четверо тесно прижались друг к другу, они семья, единое целое. Тогда бы все наладилось, она бы полюбила младшую дочку, она бы стала счастливой. Если бы Джеральд любил ее, Урсула бы любила их всех.

Однажды она гуляла с Сарой, девочка упала, а когда Урсула наклонилась помочь ей, оттолкнула мать и заверещала:

— Хочу к папочке!

Собравшись с духом, Урсула спросила Джеральда, когда он вернется в их общую спальню. Ей понадобилось все мужество, чтобы задать этот вопрос. Какая нелепость: несколько дней репетировать слова, которыми собираешься призвать мужа на супружеское ложе! Разве ее мать поступила бы так? Или Хелен? Или Сирия Артур? Иногда в голову приходила безумная мысль: для жизни с Джеральдом нужен опыт, ей следовало побывать чьей-то женой до него. Тогда бы она знала, как наладить отношения.

Эти слова она произнесла легким, дружеским тоном. Подумывала, не разыграть ли застенчивость или пококетничать, но в конце концов предпочла спросить просто и как бы невзначай:

— Когда ты вернешься в нашу спальню?

— Каждую ночь приходится вставать к Хоуп, — ответил он.

— Мы услышим ее из нашей комнаты.

Джеральд промолчал. Она подумала — однажды ночью он сам придет. Постучит в дверь, пройдет по комнате, приблизится к кровати, где ждет его возлюбленная, как поступали мужчины в романах — только не в его романах. Когда она читала эротические сцены в его книгах, читала и перечитывала (тайком от самой себя), сердце начинало биться сильнее, Урсула чуть не падала в обморок. Неужели он сам проделывал все то, о чем писал? Но она не могла спросить Джеральда, она почти не осмеливалась задавать ему вопросы.

После рождения Хоуп она утратила сексуальное желание и думала, что оно уже не вернется. Посоветоваться ей было не с кем. Можно спросить врача, Хелен, Сирию, но только не мать. В молодости — ей было всего двадцать семь, но она уже рассуждала о молодости как о прошлом — Урсула не анализировала свои побуждения, мысли, страхи и надежды, но теперь заглянула себе в душу. Ей ведь оставалось только думать.

Она забросила борьбу за разоружение, после рождения Хоуп не посещала митинги, хотя и чувствовала легкий укол вины. Если американцы намереваются сбросить бомбу на русских, а русские отплатят им тем же, Урсуле их не остановить. Когда Хоуп исполнилось три месяца, приняли билль, узаконивший частные гомосексуальные отношения между взрослыми гражданами по взаимному согласию. И тут Джеральд оказался прав: перемены произошли без ее малейшего участия. Урсула перестала спрашивать, из какой страны импортированы яблоки и апельсины, покупала их без разбору и больше ни в каких кампаниях не участвовала.

Потом «та женщина» уволилась, ее сменила другая, которая только убирала дом. Детьми занимался Джеральд, они занимали почти все его время. Он писал книги — своей работе он посвящал не более трех часов в день, — возился с девочками, гулял с ними, играл, читал им вслух, даже купал. Читатели уже признали в нем выдающегося романиста, он обретал популярность, но в Хэмстеде, когда Джеральд катил по Хит-стрит двойную коляску с младенцем и двухлетней девочкой, на него оглядывались не из-за литературной славы. Как странно, что такой мужчина — высокий, к тому времени уже набравший вес, с длинными вьющимися черными волосами, с таким чувственным лицом, полными губами, орлиным носом, пристальным, хотя и полускрытым нависшими веками взглядом — гуляет с детьми.

Иногда, глядя на Джеральда — а она часто смотрела на него, — Урсула удивлялась, почему природа наделила уроженца Ипсвича столь нетипичным для англичанина лицом. Испанские или португальские черты, а то и мавританские. Или, может, ирландские? На одежду он не обращал внимания, была бы удобная. Если бы в ту пору мужчины его возраста надевали джинсы, он бы носил их. А так водил девочек по Хит-авеню или к пруду Вайтстоун в старых фланелевых брюках, спортивной куртке и грязном шарфе вместо галстука.