Ватикан - Антонио Аламо Страница 32

— И последнее, — добавил брат Гаспар. — Важно увидеться как можно скорее, возможно, за обедом.

— Я переговорю с его высокопреосвященством, — ответил монсиньор Луиджи Бруно, — однако сомневаюсь, чтобы речь могла идти об обеде.

— Почему же?

— Иногда, как сегодня, чтобы не тратить времени зря, его высокопреосвященство имеют обыкновение довольствоваться сандвичем, который ему уже наверняка подали. В любом случае будьте на месте. Мы скоро перезвоним.

Так и случилось: не прошло и десяти минут, как раздался телефонный звонок и монсиньор Луиджи Бруно попросил брата Гаспара немедленно прибыть к его высокопреосвященству.

Доминиканец никоим образом не ожидал увидеть такое многочисленное собрание, какое ему предстало: в кабинете его высокопреосвященства собрались не только уже знакомые ему кардинал Джузеппе Кьярамонти, его секретарь монсиньор Луиджи Бруно и вечно хмурый архиепископ Ламбертини, но и, к великому удивлению брата Гаспара, еще двое кардиналов, которых тут же представил ему сам Кьярамонти. Первым был кореец Хавьер Ксиен Кван Мин. Склонившись, брат Гаспар поцеловал перстень на его руке и спросил:

— Хавьер Ксиен Кван?..

— Мин, — пояснил Кьярамонти.

— Мин? Ах да, конечно, Мин, — сказал Гаспар.

— Ксиен Кван Мин, — повторил Кьярамонти, между тем как кореец одарил брата Гаспара широкой улыбкой.

— Ксиен Квен Мин, — сказал брат Гаспар, стараясь запомнить иноземное имя.

— Кван, Кван, — поправил его Кьярамонти, — не Квен. Ксиен Кван Мин.

— Ксиен Кван Мин?

— Ладно, ладно, хватит! — почти рассерженно без всякой на то причины сказал Кьярамонти и, схватив Гаспара за руку, резко, почти рывком, подтащил ко второму из кардиналов.

Брат Гаспар снова наклонился, поцеловал перстень и вдруг, словно в довершение своих бесчисленных терзаний, услышал голос Кьярамонти:

— Его высокопреосвященство кардинал Эммануэль Малама, архиепископ Лусаки, Замбия, о котором вы, наверняка, уже наслышаны.

— Архиепископ Лусаки?! — воскликнул брат Гаспар не в силах скрыть недоверия. — Этого не может быть!

— Нет? А почему, позвольте спросить? — сказал кардинал Кьярамонти, нахмурясь и довольно-таки удивленно.

Удивляться бы надо было бедняге Гаспару, ведь разве не ему Святой Отец обещал чин архиепископа Лусаки, хотя, естественно, он даже намеком не дал этого понять. Его главная цель была успокоиться и постараться внести ясность в свои мысли, чтобы не впадать в противоречия и не дать кардиналам возможность заподозрить, что дело нечисто.

— Хорошо, хорошо, сядемте, господа, — сказал Кьярамонти, — нам о многом надо переговорить, так что не будем терять время. Его высокопреосвященство кардинал Хакер, к сожалению, запаздывает. Прошу садиться.

И вот все шестеро расселись по удобным диванам, стоявшим в одном из концов просторного зала собраний государственного секретаря, хотя должен отметить, что поначалу все приумолкли, словно не зная, какова подлинная причина данного собрания, или ожидая, кто первым нарушит молчание, и именно в этот момент в дверь постучали, и кардинал Кьярамонти досадливо проронил:

— Войдите…

Появился фотограф, который после одобрительного знака Кьярамонти проворно навел объектив на присутствующих и успел несколько раз щелкнуть, в то время как их высокопреосвященства — за исключением корейца, — притворялись, что ведут оживленную беседу, представление, которое, казалось, тоже входит в число ватиканских привычек, но, как только объектив закрылся и фотограф вышел из зала, вновь воцарилось глубокое молчание. Воспользовавшись им, брат Гаспар принялся внимательно разглядывать двух только что представленных ему кардиналов.

Большего несходства нельзя было себе и представить. На лице кардинала Ксиен Кван Мина, который до сих пор не промолвил ни слова, что не переставало тревожить Гаспара, застыла улыбка, обнажавшая два крохотных клыка, улыбка, которая, хоть и показалась Гаспару вначале выражением величайшей искренности, ясным и очевидным проявлением кротости и доброты, свивших гнездо в его сердце, теперь вызывала у него некоторые подозрения, поскольку клыки и эта словно приклеенная улыбка придавали кардиналу зловещий вид восковой куклы. Что касается африканца, то, как правильно заметил его высокопреосвященство кардинал Джузеппе Кьярамонти, Гаспару была известна его слава зкзорциста, несмотря на то что он уже удалился от дел, хотя не столько по причине возраста и многочисленных недугов, которыми страдал, сколько — и прежде всего — из-за слишком частых выступлений перед телекамерами, когда он лет пять тому назад проводил сеансы экзорцизма и вел немыслимые, чуть ли не еретические речи, что и стоило ему в свое время нескольких предупреждений, равно как и формального запрещения выступать на публике и постепенного, но окончательного отдаления от курии. Кроме того, опубликованные им книги слишком редко ссылались на ученые источники и в конечном счете оказывались ненаучными, что не снискало ему симпатии и уважения ватиканских богословов. Действительно, в некоторых инстанциях его обвиняли в колдовстве, в том, что он недопустимым образом смешивает анимистские тезисы с евангельским словом, и даже в том, что во время некоторых своих обрядов он использует проткнутых иглами тряпичных кукол и обезьянью кровь. Для вящего позора некоторые дешевые комики издевались над ним в телешоу. Брат Гаспар задался вопросом, как и ради чего кардинал Малама удостоился присутствия в этом важном синклите столь высокопоставленных и суровых церковных иерархов. Так или иначе, африканский кардинал не сводил глаз с брата Гаспара: взгляд его был тусклым и совершенно невыразительным, так что брат Гаспар даже испугался, что до ушей кардинала каким-то загадочным образом дошел слух о назначении его, брата Гаспара, архиепископом Лусаки, что, по логике вещей, вряд ли было тому очень приятно. Однако дело в том, что, как скоро заметил Гаспар, не только его высокопреосвященство кардинал Малама пристально его разглядывал, но и прочие пятеро присутствующих вонзили свои взоры в монаха, словно ожидая, что из него сейчас посыплются бесчисленные откровения и разоблачения. Маленькие клыки кардинала Ксиен Кван Мина торчали между губ, и перед глазами брата Гаспара все поплыло в дымке, как перед обмороком.

— Ваши высокопреосвященства, — сказал брат Гаспар, — где здесь уборная?

Их высокопреосвященства переглянулись, и после показавшейся бесконечной паузы кардинал Кьярамонти прокаркал:

— Налево, в конце коридора.

Брат Гаспар встал и, выйдя из зала, свернул налево, как ему и сказали, и добрался до сортира: страх и голод в равной степени мучили его.

Когда монах вернулся, на лице его, должно быть, отражались одновременно недомогание и паническая растерянность, почему кардинал Кьярамонти спросил:

— С вами все в порядке, брат Гаспар? У вас странный вид.

— В полном порядке, — нашел в себе силы ответить брат Гаспар, — хотя, говоря по правде, я голоден. Некоторые обстоятельства, которые не заслуживают ни упоминания, ни того, чтобы я на них останавливался, обременяя ваши высокопреосвященства своими личными неурядицами, никак не идущими к делу, однако эти обстоятельства, повторяю, привели к тому, что за прошедшие сутки у меня и маковой росинки не было во рту. Не могли бы вы попросить, чтобы мне подали сандвич и кока-колу?