Похищение лебедя - Элизабет Костова Страница 32

— Ты всю ночь писал?

— Конечно, писал.

Мне стало еще хуже, когда он вытащил банку пикулей и пиво.

— Я художник, если ты не забыла.

— И что это значит?

Руки у меня против воли скрестились на груди. Им было на что опереться.

— Что значит? То и значит!

— Значит, ты все это время рисовал ту женщину?

Я надеялась, что он обернется ко мне, с холодной злостью скажет, что не понимает, о чем я говорю, что он пишет то, что пишет, что ему нужно писать. И я пришла в ужас, когда он вместо этого отвернулся с застывшим лицом и принялся открывать пиво. Про пикули он, кажется, забыл. Это была не первая наша ссора за без малого шесть лет, проведенных вместе, даже за последнюю неделю, но впервые он отвел глаза.

Я в тот миг не могла вообразить ничего хуже, чем этот виноватый уклончивый взгляд, но мгновенье спустя случилось худшее — он поднял глаза, будто не замечая меня, будто смотрел на что-то за моим плечом, и лицо его смягчилось. У меня возникло жуткое до мурашек чувство, будто кто-то неслышно возник в дверях за моей спиной, и у меня буквально волосы зашевелились на затылке. Я изо всех сил старалась не оглянуться туда, куда он смотрел с слепым и нежным взглядом. Я вдруг испугалась, как бы не узнать лишнего. Если он полюбил другую, я об этом скоро узнаю. А сейчас мне с нашим малышом хотелось только лечь и отдохнуть.

Я вышла из кухни. Если он из-за собственной безответственности потеряет работу, вернусь в Энн-Арбор и буду жить с матерью. Рожу девочку, и три поколения женщин будут заботиться друг о друге, пока она не вырастет и не найдет себе лучшую жизнь. Я прошла в нашу спальню, легла на заскрипевшую под моим весом кровать и натянула на себя плед. Слезы слабости выступили у меня на глазах и покатились по щекам. Я утирала их рукавом.

Через несколько минут появился Роберт. Я закрыла глаза. Он присел на край кровати, заставив ее провиснуть еще сильней.

— Прости, — сказал он. — Я не хотел тебя обижать. Просто я совсем измотан занятиями и ночной работой.

— Почему же ты тогда не притормозишь? — спросила я. — Я тебя уже совсем не вижу. Да ты, кажется, больше спишь, чем работаешь.

Я украдкой взглянула на него. Лицо снова выглядело нормальным. Верно, тот странный взгляд мне почудился.

— Только не ночью, — сказал он. — Ночами заснуть не могу. Я напал на тему, большую тему, и считаю, мне надо выжать из нее все, что можно. Я подумываю сделать новую серию, портретную в основном, и, мне кажется, я не смогу уснуть, пока не доделаю хотя бы часть. От этого я здорово устаю, и приходится отсыпаться. По-моему, я три ночи провел на ногах.

— Ты мог бы притормозить, — повторила я. — Все равно придется притормозить, когда родится ребенок.

«А это может случиться в любую минуту», — добавила я про себя, но из суеверия промолчала.

Он погладил меня по волосам.

— Да, — сказал он, но это прозвучало рассеянно, я почувствовала, что он опять отдаляется.

Кое-кто из моих подруг, уже ставший матерью, болтая у песочницы, говорил, что мужья иногда «отключаются» перед появлением ребенка, и посмеивались, словно в этом не было ничего страшного. «Но стоило ему увидеть этого малыша…» — добавляли они, и все вокруг согласно кивали. Конечно, первый взгляд на младенца все исправит. Может быть, и с Робертом все станет, как прежде. Он будет вставать по утрам, писать в разумное время, не думая, выполнять свои обязанности и ложиться вместе со мной. Мы будем вместе гулять с коляской и вместе укладывать малыша в кроватку вечерами. Я сама снова стану художницей, и мы сможем работать посменно, по очереди нянчить малыша и писать. Может быть, можно будет поначалу устроить ребенка у нас в комнате, а вторую спальню превратить в мою студию.

Я думала, как описать все это Роберту, как попросить его об этом, но не было сил подыскивать слова. Кроме того, если он не станет заниматься этим со мной и ради меня по доброй воле, что же он будет за отец? Меня уже беспокоила мысль, что он словно не замечает, как мало у нас денег и что пора оплачивать счета. Я всегда сама их оплачивала, аккуратно, с чувством выполненного долга приклеивала марки в правом верхнем углу, хоть и знала, что доставленные конверты будут вскрывать как попало. Роберт чуть сжал мне плечо.

— Мне надо закончить работу, — сказал он. — Думаю, смогу к завтрашнему дню закончить, если сейчас возьмусь.

— Она — твоя студентка? — я насильно заставила себя задать вопрос, боясь, что после не решусь.

Он как будто не удивился. Собственно, вопрос как будто не дошел до него — в нем не было чувства вины.

— Кто «она»?

— Женщина с портрета наверху.

Я снова заставила себе переспросить, уже жалея об этом. Я надеялась, что он не ответит.

— А, я пишу не с натуры, — сказал он. — Просто пытаюсь ее представить.

Странное дело, я ему не поверила, но и не думала, что он лжет. Я знала, что отныне с ужасом буду встречать каждое молодое лицо в кампусе, каждую кудрявую темноволосую головку. Он уже рисовал ее, еще в Нью-Йорке, или по крайней мере во время переезда. Лицо наверняка было тем же самым.

— Мне никак не дается платье, — добавил он после короткой паузы. Он хмурился, скреб лоб под волосами, потирал нос: обычный, задумчивый, увлеченный.

«Господи, — подумала я, — какая же я мнительная дура. Он художник, настоящий художник, у него свое видение. Он делает, что хочет, что приходит ему в голову, и делает это блестяще. Это не значит, что он спит со студенткой или с нью-йоркской натурщицей. Он же и не бывал там с нашего переезда. Это вовсе не значит, что он не будет хорошим отцом».

Он встал, нагнулся с высоты своего роста, чтобы поцеловать меня, задержался в дверях.

— Да, забыл тебе сказать. Факультет выдвинул меня на персональную выставку в будущем году. Мы выставляемся по очереди, ты ведь знаешь, но я не ждал, что меня выпустят так скоро. Участвует и городской музей. И я получу подъемные.

Я села.

— Это же чудесно! Ты мне не говорил.

— Ну, я только вчера узнал. Или позавчера. Я хотел бы закончить к тому времени этот холст, а может, и всю серию.

Он вышел, а я еще полчаса улыбалась под пледом. Пожалуй, я, как и Роберт, заслужила право вздремнуть.

Но в следующий раз, когда я в поисках Роберта поднялась на чердак, обнаружилось, что холст чисто выскоблен, готов для новой картины, может быть, красное платье так и не получилось. Я готова была поверить во второй раз — мне только кажется, что это лицо полно грустной любви к нему.

18 декабря

Mon cher oncle et ami!

Как Вы были добры, что зашли вчера, как раз когда начался дождь, предвещавший унылый день. Так приятно было видеть Вас и слушать ваши рассказы. А сегодня снова дождь! Хотела бы я суметь нарисовать дождь — как это вообще делается? Мсье Моне, безусловно, это удается. И у моей кузины Ивонны, которой по душе все японское, в гостиной висит серия гравюр, о каких французские художники могли бы только мечтать — но, может быть, в Японии дождь более вдохновляет, чем в Париже. Как бы я хотела знать, что все в природе доступно моей кисти, как кисти Моне, хоть кое-кто и отзывается недобро о нем, его коллегах и их экспериментах. Подруга Ивонны, Берта Моризо, выставляется, как Вы знаете, вместе с ними, и она уже приобрела известность (она очень часто участвует в открытых выставках, а это, вероятно, требует немалой отваги). Хорошо бы, снова пошел снег… Чудесная зимняя красота слишком медлит в этом году.