Краем глаза - Дин Кунц Страница 30

— Она не высмеивала твой английский, дорогая. Это стародавняя головоломка. — Мария не поняла этого слова, и Агнес объяснила его значение: — Никто не может найти на нее ответ, независимо от владения английским. В этом все дело.

— Зачем задавать вопрос, на который нет ответа? Какой в этом смысл? — Мария озабоченно посмотрела на Агнес. — Вы еще не пришли в себя, миссис Лампион, у вас затуманена голова.

— Голова у меня ясная.

— Я отвечу на головоломку.

— И каков твой ответ?

— Первая курица должна появиться с первым яйцом внутри ее.

Агнес проглотила ложечку джелло и улыбнулась.

— Да, в конце концов, все очень просто.

— Все должно быть.

— Должно быть что? — спросила Агнес, допивая через соломинку последние капли яблочного сока.

— Просто. Люди стараются все усложнить, хотя можно обойтись без этого. Весь мир прост, как шитье.

— Шитье? — Агнес подумала, а может, в голове у нее по-прежнему туман.

— Шитье иглой. Стежок, стежок, стежок. — Мария убрала поднос с кровати Агнес. — Узел на последнем стежке. Просто. Надо только выбрать цвет нитки и тип стежка. А потом стежок, стежок, стежок.

Тут пришла медсестра, чтобы сообщить хорошие новости: маленький Лампион настолько хорошо себя чувствует, что его вынули из инкубатора. В подтверждение ее слов в палате появилась вторая медсестра, толкая перед собой колыбель на колесиках.

Первая медсестра, сияя, как медный таз, наклонилась над колыбелькой и достала розовое сокровище, завернутое в белое одеяло.

Совсем недавно Агнес не могла поднять ложку, но теперь силой она сравнялась с Геркулесом и смогла бы удержать две упряжки лошадей, рвущихся в разные стороны, не то что крошечного младенца.

— У него такие прекрасные глаза, — умилилась медсестра, которая передавала новорожденного в материнские руки.

Но в ребенке все было прекрасным, не только глаза, личико, не столь сморщенное, как бывает у большинства новорожденных, словно указывало на то, что он вошел в этот мир с чувством умиротворенности, которое никогда не покинет его, пусть жить придется далеко не в самом спокойном месте. А может, его наделили несвойственной младенцам мудростью, и его лицо разгладили знание и опыт. А головку покрывали густые волосы, темно-каштановые, как были у Джоя.

Его глаза, о чем сказала Мария ночью и что подтвердила медсестра, просто завораживали своей красотой. В отличие от глаз большинства людей, одноцветных, с полосками более темного оттенка, радужка каждого глаза Бартоломью включала два цвета, зеленый — от матери, и синий — от отца… Разноцветные сектора чередовались друг с другом. Великолепием и яркостью глаза могли бы соперничать с драгоценными камнями.

И когда Агнес встретилась с теплым и устойчивым, не плавающим из стороны в сторону, взглядом младенца, она прониклась ощущением чуда.

— Мой маленький Барти, — уменьшительное имя возникло само собой. — Я думаю, тебя ждет необычная жизнь. Да, ждет, умненький Барти. Матери могут это знать. Тебя никак не хотели пускать в этот мир, но ты все-таки пробился сюда. Наверняка для того, чтобы совершить что-то очень важное.

Дождь, который внес свою лепту в смерть отца мальчика, прекратился еще ночью. Но утреннее небо оставалось серо-черным, тяжелые облака прижимались к земле, однако до того, как Агнес произнесла эти слова, небеса молчали.

А слово «важное» будто замкнуло небесную электрическую цепь. Слепящая молния расколола небо, от раската грома задребезжали стекла.

Взгляд младенца переместился с глаз матери в направлении окна, но на его личике не отразилось и тени страха.

— Не тревожься из-за этого грохота, Барти, — проворковала Агнес. — На моих руках ты в полной безопасности.

И последнее слово сработало, как чуть раньше «важное». Вновь небо полыхнуло огнем, а гром ударил с такой силой, что затряслось здание больницы.

Гром в Южной Калифорнии — большая редкость, так же, как молния. Ливни здесь тропические, потоки воды безо всякой пиротехники.

И ярость второго разряда вызвала у двух медсестер и Марии крики изумления и тревоги.

Суеверная дрожь пробежала по телу Агнес, она крепче прижала к себе сына и повторила:

— В полной безопасности.

И тут же гроза дала себе волю, молнии засверкали по всему небу, раскаты грома накладывались друг на друга, стеклянные панели в окнах вибрировали, как натянутая на барабане кожа, тарелки на подносе съехались вместе и постукивали краями.

Когда от вспышек молний окно стало матовым, непроницаемым, совсем как затянутый катарактой глаз, Мария перекрестилась.

А Агнес, которую внезапно пронзила мысль, что этот природный феномен — угроза, нацеленная на ее сына, упрямо повторила еще раз, словно отвечая ударом на удар:

— В полной безопасности.

Самый мощный выброс небесной энергии стал и последним. Яркость, сравнимая с атомным взрывом, едва не расплавила оконное стекло, от грохота из зубов Агнес чуть не выскочили пломбы, а кости загудели, как флейты, словно стали полыми, начисто лишившись мозга.

Лампы замигали, воздух так пропитался озоном, что при вдохе между стенками ноздрей Агнес будто проскакивали искры. На том небесный фейерверк как будто отрезало, предохранители не вышибло, лампы не потухли. Представление закончилось, никому не причинив вреда.

Особо странным являлось полное отсутствие дождя. Такие катаклизмы никогда не обходились без потоков воды, обрушивающихся на землю, а тут ни единой капли не упало на стекло.

Вместо этого все вокруг замерло, такая удивительная установилась тишина, что присутствующие в палате переглянулись, а потом, чувствуя, как поднимаются волосы на затылке, вскинули глаза к потолку в ожидании некоего события, пусть и не зная, какого именно.

Никогда раньше молнии не останавливали дождь, наоборот, служили его предвестницами. А вот тут, словно испугавшись этого светопреставления, черные тучи начали медленно разбегаться, открывая синее небо.

Пока за окном все сверкало и гремело, Барти не заплакал, не выказал ни малейшей тревоги, а потом, вновь обратив взор на мать, одарил ее своей первой улыбкой.