Неупокоенные - Джон Коннолли Страница 3

Гадальщик Дэйв вдруг пожалел, что не закрылся хотя бы пятнадцать минут назад, не навесил на свою будочку надежный замок, не накинул лямку засова и не отдалился от своих любимых весов и знаков настолько, насколько из соображений безопасности подобает стареющему человеку, такому как он. Но и прервав с вновь прибывшим зрительный контакт, он его по-прежнему анализировал, выуживая информацию из манеры двигаться, из одежды, из запаха. Человек между тем залез в один из передних карманов джинсов и, вынув оттуда металлическую расческу, правой рукой стал зачесывать назад свои пряди, а левой прислеживал, чтобы наружу не топорщились случайно выбившиеся из-под расчески волосы. При этом голову он клонил слегка набекрень, словно приноравливаясь к какому-то видимому только ему зеркалу; через секунду-другую до Дэйва дошло, что этим зеркалом является он сам — то есть он, Гадальщик. Незнакомец был в курсе и насчет Дэйва, и насчет его «дара» (кстати, даже желая остановиться, Дэйв все так же привычно разделял прихорашивающегося незнакомца на составные части, а тот все это явно осознавал и с удовольствием наблюдал свое преломление в призме восприятия старика).

Джинсы чистые, отглаженные, а на коленях грязь. На майке пятно, как от засохшей крови. Под ногтями явно земля. И запах. О боже, этот запах…

Теперь незнакомец стоял перед ним, а расческа гладко ушла в ножны кармашка. Расплывшись в улыбке напускного добродушия, человек спросил:

— Ты, что ли, будешь у нас оракул?

Акцент как будто южный, но и характерный для здешних мест «даун ист» тоже присутствует. Он пытается это скрыть, но Дэйва-то не проведешь. Причем именно этот акцент и есть его родной, просто он пытается его намеренно сдобрить, разбавить чужими речевыми оборотами и жестами; замаскировать, как это делают…

Хищники.

— Да я уж на сегодня все, — вскользь улыбнулся Гадатель. — Устал, порастратился.

— Да ну, неужто еще на одного минутки не найдешь, — прозвучало в ответ, причем не просительно, а с нажимом.

Дэйв огляделся, рассеянно ища, на что бы отвлечься, как бы сподручней изникнуть, и теперь казалось, что незнакомец расчистил под себя место специально: на сколь-либо близком расстоянии никого сейчас не было, а внимание фланирующих мимо туристов направлено куда угодно, только не сюда. Люди смотрели на другие загородки и будочки, на море, на зыбучие пески. Смотрели на поблескивающие вдалеке машины и незнакомые лица встречных прохожих. Смотрели на старый дощатый настил, себе под ноги, вглядывались в глаза своим мужьям и женам, к которым давно уже утратили интерес, а теперь он вдруг нежданно всколыхнулся, пробирая пусть даже мимолетной и преходящей, но очарованностью. И если б кто-нибудь сейчас вкрадчиво шепнул им на ушко, чтобы они отвернулись, отвели глаза от маленького зазывалы и стоящего перед ним клиента, они бы это послушно сделали даже не задумываясь. Однако человеку наблюдательному, вроде Гадателя Дэйва, эта скованность поз и холодная борьба глаз при разговоре дала бы ясно понять: что-то здесь не так. И вдумчивый наблюдатель в этот момент уподобился бы Гадальщику неким своим древним, первородным инстинктом, пробудившимся от дремы этим ярким летним вечером, под медленный уход багрового закатного солнца.

Быть может, люди в самом деле не осознавали того, что делают, или же чувство уважения к себе, а то и просто инстинкт самосохранения строго диктовали им вести себя именно так, что они на ходу сторонились, огибая человека с гладко прилизанными волосами и давая ему пространство. Он источал темную глухую угрозу, и даже заметить его существование чревато риском навлечь ее на себя. Нет уж, лучше смотреть в сторону. Пусть лучше страдает другой; пусть другой сносит на себе тень его недовольства, чем она перекинется на тебя. Лучше идти себе дальше, сесть благополучно в автомобиль и уехать, не оглянувшись из страха, что он неотрывно смотрит на тебя сзади, с ленивой полуулыбкой осматривая и запоминая лица, номер и цвет машины, волосы жены, лакомую спелость тела старшеклассницы-дочери. Уж лучше притвориться изначально, не замечать. Лучше это, чем пробудиться среди ночи и увидеть над собой его пристально строгое лицо, его одежду в пятнах теплой крови и свет, обличающе исходящий из соседней спальни, где что-то тихо капает на голые половицы, струясь из чего-то, что совсем недавно еще жило, но теперь перестало дышать…

Дэйв знал, что этот человек в значительной мере с ним схож. Он тоже наблюдатель и так же по полочкам раскладывает людские свойства, только у него эти наблюдения являются прелюдией к злодейству. До слуха доносились лишь тающие отзвуки голосов, ленивый шум волн и дальняя стукотня аттракционов, приглушенная сейчас голосом незнакомца, требующим взять все это за скобки и сосредоточить внимание исключительно на нем.

— Я хочу, чтобы ты насчет меня кое-что угадал, — сказал он.

— Что именно? — отрывисто спросил Гадальщик, убрав из голоса никчемную приветливость. В каком-то смысле они с этим человеком меж собой равны.

Человек стиснул правую руку в кулак; при этом сквозь сомкнутые пальцы проступили два четвертака. Руку он поднес к Дэйву, и тот чуть заметно дрожащими пальцами вытянул монетки.

— Скажи, чем я занимаюсь по жизни, — потребовал незнакомец. — И гадай хорошенько. На совесть.

Предостережение Дэйв расслышал. Можно было сказать что-нибудь обтекаемое, безобидное. Например: «Ты копаешь траншеи». Или: «Ты садовник». «Ты…»

Нет, лучше так: «Ты работаешь на бойне».

Ой, это уже горячо, так говорить нельзя.

Ты терзаешь. Раздираешь живое. Умучиваешь, убиваешь и прячешь обличающие тебя улики под землю. Иногда жертвы тебе так просто не даются: я вижу у тебя шрамы вокруг глаз и в мякоти под подбородком. Вот надо лбом у тебя прядь погрубее, чем остальные волосы, а внизу пятачок кожи до сих пор воспален и толком так и не зарос. Что случилось: кому-то удалось высвободить руку? Пальцы в отчаянии вырвали у тебя из скальпа клок? А сам ты даже в боли какой-то своей частью наслаждался, смаковал борьбу, чтобы приз заполучить не сразу, а вначале попотеть? А эти рубцы под линией волос, откуда взялись они? Ты буйный человек, и буйство же на себя навлекаешь. Ты мечен в остережение другим, чтобы даже те, кто глуп и рассеян, по приближении тебя распознавали. Тем, кто оставил эти знаки, уже ничем не помочь, но другим все равно предупреждение.

Ложь может стоить ему жизни. Пусть не сейчас, и даже не через неделю, но человек этот его запомнит и неминуемо вернется. Когда-нибудь затемно Дэйв придет к себе в комнату, а незнакомец будет уже сидеть напротив окна в кресле, не зажигая света. В левой руке у него будет дымиться сигарета, а правой он будет играть с ножом.

— Ну вот, явился наконец. А я тебя сижу жду. Помнишь меня? Я тебя просил насчет меня погадать, а ты все сказал невпопад. И дал мне детский призок, какой-то шарик, за то, что я обыграл Гадателя. Но мне этого мало, и зря ты думал, что я на том выигрыше успокоюсь. Мне кажется, пришла пора твою недогадливость исправить. Пожалуй, тебе в самом деле не мешает узнать, чем я занимаюсь по жизни. Что ж, изволь, сейчас покажу…