Настоящая ложь - Эмили Локхарт Страница 3

– Это второй лучший Халк, – сказала Джул, когда снова завладела его вниманием. – Кстати, как по-испански «скотч»?

– Escocés.

– Escocés. И какой лучше выбрать?

– Вы же не пьете.

– Ну, а если бы пила?

– Maker’s Mark. – Донован кивнул. – Хотите попробовать?

Он наполнил пять стопок высококлассным виски разных марок. После чего подробно рассказал о том, что есть скотч, и что – виски, объяснил, чем один сорт лучше другого. Джул пригубила из каждой стопки, но допивать не стала.

– Этот пахнет словно потом из подмышек, – определила она.

– Ну вы даете!

– А этот воняет, как жидкость для розжига.

Донован наклонился над стопкой и принюхался.

– Возможно.

Девушка указала на третий сорт.

– Как будто собака нассала, причем очень злая собака.

Донован рассмеялся.

– А остальные чем пахнут? – спросил он.

– Засохшей кровью, – ответила Джул. – И еще порошком для чистки ванн. Чистящим средством.

– Так какой вам больше всего понравился?

– Засохшая кровь, – ответила девушка, макнув палец в виски и снова пробуя его на вкус. – Скажи, как это называется.

– Это и есть Maker’s Mark. – Донован опустошил стопки. – Кстати, забыл сказать: какая-то женщина недавно о вас спрашивала. Или, может, не о вас. Наверняка что-то перепутала.

– Что за женщина?

– Мексиканка. Говорит по-испански. Интересовалась юной белой американкой с короткими светлыми волосами, которая путешествует одна, – сообщил Донован. – Она еще упоминала о веснушках. – Он коснулся своего лица. – На носу.

– И что ты ей сказал?

– Сказал, что это большой курорт. Здесь много американцев. Я не знаю, кто путешествует один, а кто в компании.

– Я не американка, – заметила Джул.

– Я знаю. Поэтому и сказал ей, что не видел никого похожего.

– Так и сказал?

– Да.

– Но все-таки сразу подумал обо мне.

Бармен устремил на Джул долгий взгляд.

– Я действительно подумал о вас, – сказал он, наконец. – Я не дурак, мисс Уильямс.

Ноа знала, что Джул американка.

Из этого следовало, что Ноа – коп. Или что-то в этом роде. Иначе и быть не могло.

Своим трепом она заманила Джул в ловушку. Больной отец, Диккенс, близкое сиротство. Ноа знала точно, что сказать. Она ловко закинула наживку – «мой отец выжил из ума», – и Джул жадно ее заглотнула.

Джул почувствовала, как пылает лицо. Одинокая, слабая и просто чертовски глупая, она попалась на удочку Ноа. Все эти байки были лишь уловкой, необходимой для того, чтобы Джул увидела в Ноа ту, кому можно довериться, а не противника.

Джул вернулась в свой номер, стараясь сохранять невозмутимый и расслабленный вид. Но едва за ней захлопнулась дверь, она бросилась к сейфу и выгребла все ценные вещи. Потом натянула джинсы с футболкой, сменила кроссовки на ботинки и набила вещами маленький чемодан – сколько смогла запихнуть. С остальными пришлось распрощаться. На кровати она оставила сто долларов чаевых для Глории, горничной, с которой иногда болтала. Девушка выкатила чемодан в коридор и припрятала его в углу, у автомата со льдом.

Вернувшись к бару у бассейна, Джул сказала Доновану, где стоит ее чемодан. Протянула ему двадцатидолларовую банкноту.

Попросила об услуге.

Добавив еще двадцатку, объяснила, что надо делать.

На служебной парковке Джул огляделась по сторонам и отыскала маленький голубой «седан» бармена. Машина была открыта. Девушка забралась в салон и легла на пол под задним сиденьем. На полу валялись пустые целлофановые пакеты и стаканчики из-под кофе.

Пришлось ждать целый час, пока Донован закончит свою смену в баре. Девушка надеялась, что ей повезет и Ноа ничего не заподозрит, а спохватится, лишь когда Джул порядком опоздает на викторину – возможно, около половины девятого. Тогда Ноа начнет шерстить списки пассажиров шаттлов до аэропорта и такси, прежде чем додумается проверить персонал гостиницы.

В машине было душно и жарко. Джул прислушивалась к звуку шагов.

Ломило плечо. Ужасно хотелось пить.

Но ведь Донован ей поможет, верно?

Обязательно. Он уже раз прикрыл ее. Сказал Ноа, что не знает никого похожего на ту американку. Он предупредил Джул, пообещал забрать чемодан и отвезти ее куда нужно. К тому же она ему заплатила.

И, самое главное, Донован и Джул были друзьями.

Джул вытянула одну ногу, потом другую, и распласталась под задним сиденьем.

Она вспомнила, что на ней надето, затем сняла серьги и нефритовое кольцо и запихнула их в карман джинсов. И постаралась успокоиться.

Наконец послышался характерный стук колесиков чемодана. Хлопнула крышка багажника. Донован уселся за руль, завел мотор и выехал с парковки. Джул продолжала лежать на полу. Дорогу освещали редкие уличные фонари. По радио звучала мексиканская поп-музыка.

– Куда вас отвезти? – спросил Донован спустя какое-то время.

– Куда-нибудь в город.

– Ну, тогда я еду домой. – В его голосе вдруг прорезались хищнические нотки.

Черт. Неужели она ошиблась, когда забралась в его машину? А что, если Донован – один из тех парней, которые думают, будто девушка, попросившая об услуге, обязательно должна расплатиться натурой?

– Высади меня по дороге к своему дому, – резко бросила она. – Я сама о себе позабочусь.

– Не говорите так, – сказал он. – Я делаю все, чтобы вам помочь.

Представьте себе: милый домик на окраине города в штате Алабама. Восьмилетняя Джул просыпается в ночной темноте. Кажется, она слышала шум?

Возможно, ей просто показалось. В доме тихо.

Одетая в тонкую розовую ночную рубашку девочка спускается вниз.

На первом этаже она вздрагивает от ужаса: в гостиной все перевернуто, повсюду разбросаны книги и бумаги. В кабинете картина еще страшнее. Картотечные шкафы опрокинуты. Компьютеры исчезли.

– Мама? Папа? – Малышка Джул бежит наверх, в спальню родителей.

Их кровати пусты.

Теперь она по-настоящему напугана. Она рывком открывает дверь в ванную. Родителей нет и здесь. Она выбегает из дома.

Двор окружен кольцом деревьев-великанов. Малышка Джул бредет по дорожке, когда вдруг до нее доходит, что она видит там, в круге света от уличного фонаря.

Мама и папа лежат на траве, лицом вниз. Тела скрюченные, обмякшие. Под ними чернеют лужи крови. Мама застрелена в голову. Должно быть, умерла мгновенно. Папа тоже мертв, но у него изранены только предплечья. Он истек кровью. Папа обнимает маму, как будто в свои последние минуты думал только о ней.