Ползучий плющ - Наташа Купер Страница 3

В детстве они друг друга не знали — несмотря на то, что их бабушки были сестрами, — потому что семья оказалась разбросанной географически и разобщенной эмоционально. Но мать Триш, встретившись с матерью Антонии на каких-то семейных похоронах и услышав, что Антония тоже собирается поступать в Высшую юридическую школу, познакомила их друг с другом.

Совершенно несхожие характерами и интересами, девушки, возможно, так и не подружились бы, если бы очень скоро не обнаружили, каким элитарным является юридический Лондон и какими одинокими могут оказаться в нем чужаки. Казалось, что большинство их товарищей по учебе были крестниками судей Высокого суда и младенцами спали в колыбельках, для устойчивости поставленных на старые подшивки юридических журналов. Ни у Триш, ни у Антонии связей в юридическом мире не имелось, и сестрам потребовалась вся взаимная поддержка, на которую они были способны. Возникший альянс со временем перерос в дружбу, которая расцвела и не прекращалась, несмотря на несравненно более высокие результаты Триш.

С тех пор на протяжении всех лет, когда имели место и выбросы адреналина, и неизбежные размолвки, Триш не забывала о великодушной реакции Антонии на ее успехи. Какой бы царственной ни становилась Антония по мере того, как увеличивались ее заработки в торговом банке, куда она устроилась, отчаявшись получить место в органах опеки, Триш всегда старалась отвечать таким же великодушием. На самом деле это было гораздо легче, чем принять то, как Антония поступала с Беном, тихим учителем, за которого она неожиданно для всех вышла замуж, или как повела себя после развода.

Триш взяла кружку и, отпив, обнаружила, что кофе по-прежнему отвратителен. Смысла делать новый не было. Она вылила его в раковину, выключила телевизор и по черной винтовой лестнице пошла наверх принять душ, стягивая на ходу не по размеру большую футболку, в которой спала. Это была одна из тех футболок с надписями, казавшимися Триш смешными при покупке, и которые теперь она замечала, только если кто-нибудь при виде их удивленно хлопал глазами.

В последнее время единственным человеком, видевшим эти футболки, была ее мать, мягкая и добрая женщина. Ее в равной мере тревожила как агрессивность некоторых из этих надписей, так и неспособность Триш освобождать холодильник от просроченных продуктов, хоть как-то ограничивать свое рабочее время, а также количество эмоций, которые она тратила на своих клиентов.

Добравшись до спальни, Триш включила радио и подумала о том, насколько по-разному сложились их с Антонией жизни.

Оказавшись одной из двух женщин в мужском коллективе адвокатской конторы, Триш уже очень скоро работала в том или ином качестве по большинству дел, связанных с детьми. Они отнимали все ее время, и она не видела способа набраться опыта по делам о крупных мошенничествах, из-за которых и выбрала именно эту контору из трех других, предлагавших ей практику. Поначалу Триш пыталась протестовать, заявив секретарю, что не хочет превращаться в специалиста исключительно по «женским» делам. Он пристально посмотрел на нее, закоренелый женоненавистник, гроза наивных молодых адвокатов, и принялся растолковывать некоторые тонкости юридической жизни.

Когда со временем скромная черная работа по делам об опеке и правах родителей уступила место защите в делах о небрежном обращении, жестокости и насилии, Триш перестала считать, что движется в своей профессии по линии наименьшего сопротивления, и со всей страстью взялась за защиту пострадавших детей, несчастья которых кормили ее.

Воспоминания об их страданиях накладывались на страхи, связанные с Шарлоттой. Швырнув футболку на пол в ванной комнате и включив душ на полную мощность, она старалась не думать о наихудшем варианте. Подставляя согнутую спину под жгучие струи воды, она изо всех сил старалась ощутить обычное удовольствие от того, что вода, как иглами, колет кожу, собирается во впадинках позвоночника, а затем, стекая вниз по бокам, окружает груди и капает вниз с затвердевших сосков.

Через некоторое время Триш оставила эти попытки и взяла шампунь. Втерла щедрую порцию в короткие темные волосы. Едкая пена затекла в глаза, и Триш подставила под душ лицо. Вода заструилась по голове и лицу, в глазах защипало от мыльной воды, перехватило дыхание, но она не могла не вспоминать о детях, с которыми свела ее судьба и которых душили, морили голодом, насиловали, били или которые просто терпели издевательства и полное отсутствие любви в течение всей их короткой жизни. Триш задумалась, сможет ли она когда-нибудь найти способ меньше переживать из-за всего этого.

Чистая, но не освежившаяся, Триш вышла из душа и завернулась в самое большое из алых полотенец, висевших на горячей трубе-сушилке. Ванная комната заполнилась паром, по зеркалам стекали капли воды, так что Триш не могла толком разглядеть свое лицо. Но это не имело значения, размытых очертаний ей было вполне достаточно.

Ее лицо на разных стадиях ее последнего романа называли по-разному — носатым, хищным и восхитительным. Сама она давным-давно решила, что с ее лицом полный порядок, но оно никогда не будет красивым. Как следует вытерев волосы, она пальцами наскоро уложила пряди вокруг своей аккуратной головки и на этом успокоилась.

Тут пар рассеялся настолько, что она увидела в зеркале свои темные глаза и обнаружила, что они полны слез, которых она старалась избегать.

— О, Шарлотта!

Призвав на помощь все оставшееся самообладание, Триш громко спросила себя, есть ли смысл пытаться продолжить работу. Она не сможет сосредоточиться, поэтому лучше заняться чем-то другим. Беда в том, что думать она могла только о Шарлотте.

Слишком напряженно — как всегда утверждала ее мать — проработав последние одиннадцать лет, Триш начала осознавать, что стала слишком близко к сердцу принимать беды своих клиентов, но не знала, как освободиться от подобной зависимости. Для нее их страдания были настолько реальными, а ее неспособность серьезно помочь им настолько очевидной, что Триш грозила опасность быть раздавленной этим гнетом.

Серия мелких, но повторяющихся недомоганий, постоянно мешавших ее работе, заставила Триш в конце концов обратиться к врачу. Вспоминая тот визит, Триш поражалась, насколько терпелив и доброжелателен оказался врач. А тогда она пришла в ярость, услышав от него, что страдает от стресса и должна найти способ как-то с ним справляться.

Позднее, мало-помалу, она начала понимать, что подсознательно сопротивляется его совету, и попыталась все-таки последовать ему. Она научилась меньше набрасываться на людей, когда они не сразу ее понимали или задавали глупые вопросы по поводу инструкций, которые она им давала, стала питаться рациональнее и пить умеренно, чуточку легче относиться к жизни и даже — иногда — спать целую ночь без снотворного.

Это было трудно, потому что всегда существовало очередное дело, очередной ребенок десяти или одиннадцати лет, которого с рождения держали впроголодь и который научился таскать не только деньги, но и еду, и с ним уже никто не мог справиться; или, например, девочка, веселая, прилежная и любознательная, в возрасте шести или семи лет вдруг внезапно изменившаяся… и только спустя какое-то время рассказавшая своей учительнице про то, что заставлял ее делать дядя, или отчим, или старший брат. Имея дело с такими клиентами, которым она должна была обеспечить защиту со стороны закона или защитить от жестокости и мести, Триш теряла способность воспринимать жизнь легко.