Самозванцы - Сантьяго Гамбоа Страница 3

— Когда я вижу тебя за работой, — призналась однажды Лилиан, — мне кажется, что это я сама кропаю глупости и заполняю листы никому не нужными историями…

— Мне, они интересны мне, Лили! — отвечал я и, естественно, врал, ведь эти истории ничуть не интересовали меня, напротив, нагоняли тоску.

Наконец она ушла, и мы оба вздохнули свободно. Конечно, мы остались друзьями, бывает, проводим вместе выходные и встречаемся на вечеринках. Но не более того. Она вышла замуж за симпатичного парижанина — кажется, он архитектор, — и теперь пару раз в году супруги приглашают меня на обед в свою милую квартирку неподалеку от площади Бастилии. Мы никогда не заговариваем с Лилиан о книгах и уж тем более о сочинительстве. Так лучше.

Не знаю, зачем и почему я вдруг рассказал все это… Думаю, это важно, чтобы понять, какой я на самом деле. Однако должен сказать, что самое интересное во всей этой истории — странный вчерашний звонок. Я находился в своей клетушке — ее просто нельзя назвать «конторой», — когда звук телефона оторвал меня от размышлений. Тогда я слушал дурацкий репортаж о приготовлении кошерных гамбургеров в Париже; а если быть точным, раздумывал, одобрить его или вернуть, сопроводив разгромными комментариями (но тогда автор обвинил бы меня в антисемитизме). О чем я?.. Ах да, телефонный звонок. Я решительно поднял трубку, но быстро успокоился — месье Кастран срочно требовал меня к себе в кабинет. Наш шеф, как и все французские чиновники, имеющие собственный офис (на самом деле, как и чиновники всего мира), любит указать подчиненному его место. Рядом с начальником я увидел месье Пети, низенького лысого мужчину, располневшего от сидячего образа жизни; раньше я его в редакции не встречал. Месье Кастран представил его как сотрудника высших структур Государственного радио и сказал мне, чтобы я собирал чемоданы, так как завтра вечером мы отбываем в Гонконг, а затем в Пекин для подготовки репортажа о католиках в Китае.

— Нашим слушателям нужны оригинальные темы, — разглагольствовал Кастран, сопровождая каждую фразу легкой отрыжкой, — и сегодня, дорогой мой Суарес Сальседо, тема католицизма в соцстранах выходит на первый план. Обратите внимание, какая шумиха поднялась после визита папы Войтылы на Кубу. Настоящий информационный взрыв. Нужно что-нибудь в этом роде, вы меня понимаете?

— А почему именно сейчас? — осмелился спросить я.

— Из-за летнего затишья наши передачи стали немного… суховатыми, — продолжал он. — Да. Именно так: суховатыми. Нет стоящих тем. Чеченскую тему мы исчерпали, в Косово ничего не происходит — максимум один-два покойника. А нашим компаньонам нужна красочность. И поэтому необходимо оставить все обыденное и заняться чем-то более масштабным.

Кастран объяснил, что месье Пети, этот странный неразговорчивый человек, — один из учредителей, член совета директоров нашей организации. Короче, важная птица. Пока Кастран говорил, Пети упорно молчал и вытирал лысину запачканным носовым платком. Он был типичным государственным чиновником в поношенном костюме, но с роскошным галстуком, и это облачение настолько соответствовало его характеру, что казалось, он родился прямо в нем. Поручение же, которое мне дали, буквально сразило меня как гром среди ясного неба.

Я не имею ничего против Китая. Напротив, страна меня привлекает. Просто в эти дни мне было слегка не по себе, потому что половина наших журналистов сейчас в отпуске, и вся сентябрьская нагрузка легла на меня. К тому же (строго по секрету) я сейчас придерживаюсь низкокалорийной диеты, а для человека на диете нет ничего страшнее служебных командировок, когда из-за смены привычной обстановки и неудобств, которые это за собой влечет, обязательно оказываешься в баре гостиницы. Либо, что еще хуже, — в ресторанчике быстрого питания, что на языке диетологов означает потребление калорий, жира и холестерина в огромном количестве. В конечном счете меня уже не в первый раз посылали в места типа Найроби, Джакарты или Тегусигальпы, дав время лишь собрать чемодан. Мои начальники — люди капризные, и стоит им послушать ту или иную передачу конкурирующей радиостанции или проведать что-нибудь за бокалом коктейля, как они тут же выдумывают что-нибудь этакое. И тогда мы, пешки, оказываемся в гуще событий…

Узнав о предстоящей поездке в Пекин, я, как сделал бы любой француз, поискал в библиотеке старое издание «Варвар в Азии» Анри Мишо, а эта книга обычно есть у всех, чтобы поискать в ней что-либо, связанное с Китаем. Убедившись, что книга на месте, — а это для меня было равнозначно тому, что она не принадлежала Коринн, моей бывшей супруге, иначе, уходя, та непременно забрала бы ее, — я, с соевым сандвичем и бутылкой лимонного перье в руке, приготовился почитать ее. И читал, пока не наткнулся на нечто, привлекшее мое внимание. Описания типов китайцев. Процитирую кое-что:

«Скромный, даже слегка ежащийся, сутулящийся, флегматичен; взгляд настороженный; обут в войлочные шлепанцы, ходит на цыпочках, спрятав руки в рукава; иезуит, напускает на себя безразличный вид, хотя в действительности готов пойти на все…» Тут я подумал о китайцах, виденных в выпуске «Голубой лотос» Тинтина. [1]Далее Мишо добавляет:

«Лицо как бы застывшее, но под этой маской скрывается настоящий жулик…» Честно говоря, я не совсем понял фразу и перечитал ее еще раз, но это ничего не изменило.

«Походит на пьяного, нерешителен, очень плохие манеры…» В каком году Мишо написал такую глупость? Каждый из нас встречал китайцев. Они живут в любом крупном городе Европы и Америки, и какой смысл их описывать? Не понимаю. Это слишком иронично и высокомерно, и я не намерен с этим мириться! Я так разозлился, что попробовал сделать собственное описание француза:

«Существо пугливое, жадное (жадность называет бережливостью), мелочен. Работящий, дисциплинированный. Боится, что соседи могут заявить на него в полицию, и поэтому никогда не включает телевизор на полную громкость. Не любит, чтобы окружающие считали его глупым, и поэтому старается ничему не удивляться, даже если находится перед египетскими пирамидами. У него две мании: казаться умнее, чем в действительности, и всегда находиться при деле. Еще в молодости задумывается об уходе на пенсию, но когда в шестьдесят лет это происходит, впадает в отчаяние, так что может дойти до самоубийства. Француженкам не нравится, когда молодые люди делают им комплименты на улицах, и они могут отказаться от близости, если на следующий день рано вставать. Французы любят вкусно поесть, но практически никогда этого не делают из-за дороговизны продуктов. Ходят слухи, что они изобрели духи, чтобы лишний раз не мыться, но я не совсем уверен в этом. Они белокуры, глаза навыкате, кожа их жесткая, как картон. Верят в то, что, если бы Франции не существовало, весь мир превратился бы в свинарник, и в этом есть доля истины. Как ни странно, это они придумали шампанское».

Я перечитал написанное и ощутил легкое чувство вины, но ведь Мишо спровоцировал это. Вернувшись в библиотеку, я дрожащей рукой вытащил из собрания сочинений том Андре Мальро. Любопытно: еще один европеец, увлеченный Азией, даже фамилии похожи. Разница — всего три буквы. Я раскрыл «Искушение Востоком» и прочитал заключительную фразу: «Одна из самых неумолимых закономерностей нашего сознания в том, что преодоленные нами соблазны превращаются в знания». Я растрогался, разволновался, даже волосы встали дыбом. Блеск поэтики Мальро тронул меня до слез: знаю, это немного глупо, но я ничего не мог с собой поделать. И почему это так? Откровенно говоря, может быть, потому, что мне всегда хотелось написать нечто подобное… То, что у меня нет таланта, бесспорно; однако я продолжаю говорить сам себе и своим немногочисленным друзьям, что в свое время просто не имел возможности заниматься творчеством, так как жизненная необходимость заставила меня пойти на теперешнюю мою работу, и теперь ни на что другое больше не остается времени. Сказать по секрету, я и сам знаю, что все это неправда: если действительно хочешь, то занимаешься творчеством даже по ночам, жертвуя часами сна, и не прекращаешь работы ни в автобусе, ни в кафе. Мне не хватило на такое смелости и решимости, вот почему я скриплю в темноте зубами; пропустив же стакан-другой, я начинаю проклинать свою страну, которой я не нужен, и плачу от бешенства, и вновь пью, и висну в конце концов на телефоне, вызывая Боготу, и все это лишь для того, чтобы почувствовать, что еще не все потеряно и что там, далеко, мое имя еще способно пробудить хоть какое-нибудь чувство.