Осенний призрак - Монс Каллентофт Страница 3

— Я нужен там. Я не смогу жить, если отвечу «нет». Им требуется мой опыт для быстрой постройки туалетов в лагерях для беженцев, иначе тысячи людей вымрут, как мухи. Ты когда-нибудь видела умирающего от холеры ребенка, Малин? А?

Уже тогда ей захотелось влепить ему оплеуху.

Последний раз они любили друг друга в ночь накануне его отъезда. Жестко, без тепла.

Малин вспоминала крепкое тело Даниэля Хёгфельдта, журналиста, с которым время от времени занималась сексом, и царапала Янне спину, кусала его за грудь, чувствуя металлический привкус крови, а он не сопротивлялся, делая вид, что истязания доставляют ему удовольствие. В ту ночь он был для нее крепкой эрегированной плотью.

Янне вернулся домой через месяц. Она была вся в работе, занималась делом Марии Мюрвалль, а выходные проводила в беседах с коллегами из полиции города Муталы, расследовавшими этот случай.

Туве существовала где-то рядом. И случилось то, что случилось.

— Она никогда не бывает дома. Ты заметила? — спросил Янне в один из апрельских вечеров, когда у них у обоих был выходной, а Туве поехала в город, в кино.

Но Малин не обращала на это внимания, да и где ей было это заметить, если она сама редко бывала дома.

Они говорили о том, что нужно сходить в семейную консультацию или к психотерапевту. Много раз Малин стояла с телефонной трубкой в руке, собираясь позвонить доктору Вивеке Крафурд, обещавшей ей бесплатный прием. Но язык словно парализовало.

Весной Форс снова наблюдала, как они работали вместе, отец и дочь, но сама она присутствовала с ними только телесно, мысли ее были заняты разбором запутанного случая убийства во имя чести.

— Как, черт возьми, отец мог приказать сыну убить свою собственную дочь и его родную сестру? Янне, ты мне можешь сказать?

— Ты не пьешь текилу сегодня вечером.

— Ненавижу, когда ты читаешь мне наставления. Тогда возникает чувство, будто я твоя собственность.

Линчёпинг охвачен ледяным дождем.

Собственно говоря, что такое этот город, если не куколка, в которой, словно личинка, созревает человеческая мечта? Бок о бок пробираются люди вперед по жизни в пятом городе королевства. Они смотрят друг на друга, судят, пытаются любить, несмотря на все свои предубеждения. «Люди в Линчёпинге хотят как лучше, — думает Малин. — Но когда существование большинства сводится к постоянной борьбе за то, чтобы сохранить работу и раздобыть денег до конца месяца, в то время как меньшинство имеет все в изобилии, вряд ли имеет смысл говорить о сплоченности». Люди в городе живут бок о бок, отделенные друг от друга только невидимыми линиями, разделяющими районы на карте. Из-за оград роскошных вилл можно докричаться до кварталов, построенных по программе «Миллион», [2]и услышать ответ с убогих балконов.

«Осень — пора распада, — думает Малин. — Вся вселенная будто разлагается, ожидая зимы. В то же время осень имеет цвет пламени. Но это холодный огонь, которым в пору любоваться разве что пресмыкающимся. В красоте осени, в пламени ее листвы нет ничего, кроме обещания еще худшего».

Руки больше не дрожат на руле. Она замерзла и промокла.

«У меня крепкое тело, — замечает про себя Малин. — Я могу наплевать на все, только не на тренировки в спортзале. Я сильная, чертовски сильная. Я — Малин Форс».

Она проезжает мимо старого кладбища.

Отражение башни собора на ветровом стекле похоже на копье средневекового рыцаря, готовое пронзить ее.

Что же произошло сегодня вечером?

Какие слова были сказаны?

Какое движение бровей, какое изменение голоса дало повод начать все сначала?

Она не помнит, она пила. Не то чтобы сильно, но в любом случае слишком много для того, чтобы сейчас вести машину.

Она пьяна? Адреналин разогнал хмель. «Я не совсем трезвая. Надеюсь, коллеги из дорожного патруля не вышли на улицы сегодня вечером».

«Свинья. Тупая, трусливая свинья, — говорит себе Малин. — Успокойся, прекрати, черт возьми, не пей больше, не пей». Так я ударила его? Я ударила тебя на кухне, Янне, или только стояла с поднятым кулаком, проклиная твое чертово терпение?

Я размахивала в воздухе руками. Я помню это сейчас, когда останавливаю машину у ворот моего дома по улице Огатан.

Часы на церкви Святого Лаврентия словно окутаны прозрачным туманом. Без четверти одиннадцать. Размытые силуэты ворон вырисовываются на фоне неба.

На улицах ни души. Я не хочу ни о чем думать сегодня вечером и ночью. Возле темно-серой церковной стены на мокрой траве лежат огромные кучи листьев. В темноте они кажутся покрытыми ржавчиной, готовыми расстаться со своей прекрасной расцветкой и дать миллионам червей, выползающих из размытой дождями почвы, поглотить себя.

Ты отпрянул назад, Янне, ты увернулся с таким видом, словно тебе раньше приходилось принимать удары посильней моего. И я закричала, что я уезжаю, я уезжаю немедленно и больше никогда не вернусь.

Ты не можешь вести машину в таком состоянии, Малин, — и ты попытался отобрать у меня ключи. Туве была там, она спала на диване перед телевизором, но вдруг проснулась и закричала: ты прекрасно понимаешь, мама, что нельзя садиться за руль в таком состоянии!

Успокойся, Малин, иди сюда, дай мне обнять тебя. И я ударила снова и снова, но там, где должен был находиться ты, никого не было, и я просто махала руками в воздухе.

Я спросила тебя, Туве, просто так, для порядка, не хочешь ли ты поехать со мной. Но ты покачала головой.

А ты, Янне, не стал мне мешать. Ты только посмотрел на кухонные часы.

А я помчалась к машине. Я вела ее сквозь самый темный из осенних вечеров, пока не остановилась.

Сейчас я открываю дверь. Черные щупальца разрывают серое небо. А из открытых отверстий, откуда должен просачиваться звездный свет, зияет страх. Я ступаю на мокрый асфальт.

Мне тридцать пять лет.

И к чему я пришла?