Наблюдательница - Каролина Эрикссон Страница 3

– Помнишь, – расплывается она в улыбке, – как я читала твои рукописи перед отправкой в издательство? В самом начале, до того, как тебя начали печатать? И немного потом тоже. Во всяком случае, твои первые две книги. Ты говорила, что мои комментарии весьма разумны и что я помогла тебе улучшить тексты.

Я только что опустила бокал на стол, но тут же снова поднесла его к губам. Вино льется мне в горло, терпкое, пьяное.

– Я бы снова хотела этим заняться. Помогать тебе с вычиткой, – заканчивает сестра.

У нее на подбородке кетчуп, я говорю ей об этом, и она вытирает лицо салфеткой.

– Как я уже сказала, – говорю я, пока она вытирается, – читать нечего.

– А как же этот совет? Копай, где стоишь. Раз он раньше работал, может, стоит снова попробовать?

Я откидываюсь на спинку стула.

– Почему тебе так важно, чтобы я писала?

– Потому что мне кажется, что тебе нужно по-настоящему во что-то погрузиться. Полностью сосредоточиться на чем-то, пока ты проходишь через… все это.

Мы смотрим друг на друга. Наконец сестра всплескивает руками и бормочет: «О’кей, о’кей». Она спохватывается, протягивает мне кетчуп и говорит, что я к еде не притронулась.

Я отвечаю, что не голодна, и отодвигаю тарелку.

– А где Вальтер? – спрашиваю я, чтобы сменить тему и поговорить о чем угодно, только не обо мне.

– В боулинге, по-моему.

Я всегда думала, что у сестры с мужем прочный брак, но теперь не уверена. Супруги проводят каждый вечер пятницы раздельно, разве это не странно? И почему они больше не путешествуют вместе?

Я изучаю сестру. Может, она о чем-то умалчивает? Может, их отношения с мужем не так хороши, как кажутся?

– Как у него дела? Вы…?

Я не успеваю закончить. Меня прерывает шум из квартиры над нами. Крики, топот, грохот.

– Недавно переехали, – криво улыбается сестра. – Трое детей. Всем меньше семи.

Она поднимает глаза к потолку, я делаю вид, что тоже смотрю вверх, но на самом деле изучаю ее лицо. Форму лба, контуры губ… сходство поразительное. Интересно, в курсе ли она, видит ли в зеркале, чьи черты унаследовала, и если да, то что об этом думает. Если бы наши отношения были другими, я бы задала этот вопрос, но сейчас не могу.

Снова грохот сверху, за ним крики детей и увещевание родителей. Слов не разобрать, но в тоне слышны любовь и нежность. Я потираю глаза обратной стороной ладони. Когда снова смотрю на сестру, она скомкала салфетку и внимательно ее рассматривает.

– Знаешь, – говорит она, – можно жить счастливо и без детей.

Снова меня охватывает ощущение нереальности. Все возвращается и одновременно исчезает. Сестра говорит что-то еще, о себе и Вальтере, о том, что это был их выбор, но… Она понимает, что это горько, но…

– Я хочу сказать… прости, если я перегибаю палку, но неужели ты правда бросишь его из-за этого? Вы же любите друг друга?

Она кладет скомканную салфетку на тарелку и смотрит мне прямо в глаза. Потом протягивает руку и накрывает ей мою. Ее теплая, немного влажная рука лежит поверх моей – сухой и холодной. Я смотрю на ее пальцы, напоминающие мне о маме. В горле растет ком. Я не могу выдавить ни слова.

Наконец она медленно убирает руку и поднимается, чтобы собрать тарелки. Пока она загружает тарелки в посудомоечную машину, я закрываю глаза и чувствую, как земля уходит у меня из-под ног. Что я здесь делаю? Зачем я вообще сюда приехала?

Стол убран, остался только мой пустой бокал. Сестра закрывает дверцу посудомоечной машины.

– На десерт будет мороженое, – сообщает она.

Как в замедленной съемке я встаю, беру бокал и иду к раковине. Мне стоит огромных усилий не выронить его. К горлу волнами подступает тошнота. Поставив бокал, я поворачиваюсь к сестре:

– Думаю, мне пора вызывать такси. Я подумаю об этом завтра.