Охота на ведьму - Астрид Фритц Страница 3

– Почему бы тебе хотя бы ставни не открыть? – прошептала я. – Тогда мы сможем увидеть, кто это пришел.

– Я и так знаю, кто это. – Мой брат с каменным лицом перенес небольшую коробку с пряжками на стол в лавке. – Пусть отец впустит лекаря в дом.

– Ты же сам знаешь, что он не сможет. Отец обессилел.

– Тогда ты открой ему! Или пусть мастер-медик позовет судебного пристава ^[10], чтобы тот выломал дверь. Мне все равно. Я впускать его не стану. Нечего ему тут делать.

Скрепя сердце я вышла во двор и отодвинула засов на воротах. Но за воротами стоял вовсе не городской лекарь, а какой-то невысокий сухопарый мужчина немолодых уже лет в черно-белом одеянии монаха-доминиканца. Я потрясенно уставилась на него. Что этому монаху ордена братьев-проповедников ^[11] от нас нужно? Он как-то связан с Мартином? Неужели с моим братом тоже что-то случилось?

– Слава Иисусу Христу! – поздоровался он, устремив на меня взгляд серых глаз. Выражение лица у него не было таким, будто он принес новую дурную весть.

– Во веки веков, аминь, – смущенно пробормотала я.

– Разве ты не знаешь, кто я, Сюзанна?

Только сейчас я узнала в нем приора ^[12] доминиканского монастыря. В прошлом году мы с мамой случайно повстречали его у стен монастыря, когда искали Мартина.

– Вы отец-настоятель из ордена братьев-проповедников, верно?

Мужчина кивнул.

– Можешь называть меня просто братом Генрихом. Отец-настоятель и приор – так меня зовут мои братья по ордену. Как ты, дочь моя? – сочувственно спросил он.

Я не знала, что ответить на это.

– Все… все это просто ужасно… – пробормотала я.

– Я могу войти?

Я молча провела его по лестнице в кухню, занимавшую весь второй этаж. Войдя туда, я предложила ему присесть за стол и что-нибудь выпить, но приор отказался, остановившись в дверном проеме.

– Мне очень жаль, что с вашей матушкой случилось такое, – тихо произнес он, прошептал что-то на латыни и перекрестился. – Господи, помилуй ее душу. – Подойдя ко мне, он сжал мои ладони. – Я пришел утешить вас в этот нелегкий час. Пути Господни неисповедимы, но Божий промысел есть во всем. Проведи меня к телу Маргариты, дитя.

Мое удивление все возрастало. Неужели приор не знал, какое злодеяние якобы совершила моя мать? И почему он, словно давний и добрый знакомый, называл ее «Маргарита»?

– Она наверху, в комнате, – сказала я.

– Тогда отведи меня к ней. Твой отец тоже дома?

– Да, но он прилег в спальне. Ему очень плохо.

Мы снова вышли на внешнюю лестницу. Все дома в нашем переулке были очень узкими и высокими, с лавкой или мастерской на первом этаже, и наш дом не был исключением. Крытая, защищенная от ветра досками внешняя лестница вела прямо со двора на второй этаж, в кухню с большим каменным очагом, а оттуда – еще выше, в столовую комнату, где все собирались на праздники, и, наконец, на четвертый этаж, где ютились две спаленки. На чердак под остроконечной крышей можно было подняться только по приставной лестнице из родительской спальни – по той самой лестнице, по которой моя матушка вчера забралась в кромешной темноте.

Дойдя до третьего этажа, я открыла приору дверь и пропустила его вперед, а сама остановилась на пороге. Все во мне противилось тому, чтобы входить туда. Ставни все еще были закрыты, от свеч стало душно, а к пряному аромату ладана примешивался какой-то сладковатый запах, от которого меня затошнило. «Вот так пахнет смерть», – пронеслось у меня в голове.

Но брату Генриху запах, видимо, не мешал. Он встал вплотную к столу и, почти касаясь маминых плеч, начертил на ее лбу крест, произнес что-то на латыни и пристально вгляделся в ее черты. На его узком безбородом лице заиграла слабая улыбка – странная то была улыбка, скорбная, уголки его рта не приподнимались, и вдруг он словно состарился еще сильнее, убитый горем. Долго-долго простоял он так, глядя на нее.

– Твоя мать была необычайной женщиной, – наконец произнес он, поворачиваясь ко мне. Печальная улыбка сползла с его губ. – Я сделаю все, чтобы ее похоронили по христианскому обряду.

– Так значит, вы знаете… – пролепетала я. – Знаете, что она…

– Да, то ведомо мне. Мой брат по ордену Мартин рассказал мне все о постигшем его горе. И потому я здесь. Мужайся, дитя. Городской лекарь уже приходил?

– Нет, еще нет… – И я не сдержалась: – Мама ни за что не поступила бы так с нами!

– Я знаю. Но знаю я и то, что она страдала от меланхолии, опасной хвори духа и души. – Лицо его посуровело. – Ей нужно было вовремя обратиться к своему духовнику. Или ко мне. Проведя экзорцизм ^[13], ее можно было бы исцелить.

– Но что, если она просто ходила во сне? Что, если этот сосед возводит на маму злую напраслину?

– И это тоже возможно. Но что бы ни случилось, если врач и духовник смогут доказать, что самоубийца действовала в помрачении рассудка, ее можно будет похоронить по-христиански. Я поговорю с мастером-медиком и отцом Оберлином.

Во мне затеплилась надежда, но в то же время мне показалось странным, что приор обсуждает все это со мной, а не с моим отцом – хозяином дома и супругом покойной. От перенапряжения последних часов мне сдавило грудь, и я почувствовала, как слезы вновь наворачиваются на глаза.

Похоже, настоятель это заметил.

– Доверься мне, Сюзанна. И, главное, уповай на Господа. А теперь проведи меня к твоему отцу, дитя.

Закрыв дверь, я вздохнула едва ли не с облегчением.

– Можно у вас кое-что спросить, брат Генрих?

– Спрашивай, Сюзанна.

– Правда ли, что тело самоубийцы может навлечь на людей страшную беду – войну, мор ^[14], бурю?

– Все это лишь старые суеверия. Но истинно то, что по ночам у могилы самоубийцы могут собираться ведуны и ворожеи, чтобы набраться колдовских сил от отравленной демонами неупокоенной души. Потому действительно надлежит сжигать бренные останки самоубийц. Но знай, что твоя мать не покончила с собой по собственной воле. Так или иначе, произошел несчастный случай. И я приложу все усилия, чтобы люди поняли это.

– Так вы были с ней знакомы?