Верная жена - Роберт Гулрик Страница 29

Кэтрин мечтала о саде. Думала о своей жизни, напоминавшей лоскутное одеяло. Лоскуты эти были связаны между собой по-разному. Тут были и опыт, и знания, и интуиция. Но какой в них смысл? Она не имела представления о добре. У нее не было сердца, она не понимала, что такое — хороший, правильный поступок. Ей требовалось пространство, в котором она устроила бы сражение, бушевавшее у нее в груди.

Сад сулил порядок, успокаивал неукротимые страсти. Усадив на палец птичку, Кэтрин надеялась на порядок в своем тайном саду и на понимание того, что такое добро. Ожидание сказывалось на ней плохо. Размышления тоже ни к чему хорошему не приводили. Она вспоминала прошлое, и ей не хотелось снова там оказаться.

Тони Моретти был похож на нее, похож на тайный сад. Он верил в свою ложь, никогда не колебался и не сомневался. И побеждал.

Позже Кэтрин снова написала мужу и сообщила, что посетит Моретти одна, без напористых агентов, так как более мягкий подход заставит молодого человека одуматься. Она была убеждена, что пинкертоны правы: тот, кто называет себя Моретти, — сын Ральфа. Тони надел маску. Тем не менее легкая дрожь и изгиб губ мужчины говорили, что он обманывает. Конечно же он испытывал горечь, но, но мнению Кэтрин, и сожаление. Он скрывал правду за очаровательной наглостью, и ему это не слишком хорошо удавалось.

Кэтрин рассказала Труиту об экстравагантных манерах Моретти, о бархатной мебели и шелковом халате, о его игре на фортепьяно, о темной квартире, комнатах, удивляющих экзотической элегантностью и вкусом.

Поинтересовалась, действительно ли Ральф хочет видеть непутевого сына под своей крышей. Она знала: с некоторыми моментами прошлого приходится расставаться, есть места, которые с горечью оставляешь и теряешь навсегда. Кэтрин добавила, что будет ждать от мужа письма, прежде чем начнет действовать.

Ральф ответил, что намерен лишь вернуть сына и больше ничего. Это его единственное желание. Она должна делать то, что потребуется, что необходимо. Пусть идет к нему в дом. Преследует на улице. Если он попросит денег — дает ему любую сумму.

Да, она лишь средство для достижения цели Ральфа. Это стало ясно, еще когда он впервые обмолвился о ее поездке в Сент-Луис. Кэтрин была и приманкой, и инструментом для воплощения мечтаний Труита, какими бы глупыми они ни казались.

Теперь она окончательно удостоверилась, что Труит — сентиментальный дурак. Ему никогда не понять желаний самой Кэтрин.

По крайней мере, свои тылы она прикрыла. К ее поведению вопросов не возникнет. Мэллою и Фиску, если даже они последуют за ней, нечего будет доложить.

Она всегда восхищалась собственным умом и всегда добивалась своего. Не было схемы, которую она не увидела бы насквозь. Сделав мужа своим сообщником, Кэтрин стала героиней собственного обмана. Она с жадностью пользовалась свободой, которой не имела прежде. Поначалу она не была уверена в своих отношениях с Ральфом. Теперь же поняла, что он в ее власти.

На улицу она спустилась в сумерках, плотно укутавшись в воротник шубы и закрыв вуалью лицо. Сначала проверила, нет ли за ней хвоста. Впрочем, это уже не имело значения. Затем прошла мимо домов из песчаника, свернула на улицу с жалкими обшитыми вагонкой лачугами и встала у красного дома.

К этому времени Тони должен был выйти из ванны и одеться. Раздастся стук в дверь, он торопливо отложит трубку с опиумом, шприц или что там еще. Это у него всегда под рукой. Услышит стук и будет готов. Он поймет, кто это, прежде чем отворит дверь.

Она постучала. Он открыл. Посмотрел на нее долгим взглядом, и его язык оказался у нее во рту, скользкий и соленый от устриц. Он втащил Кэтрин в квартиру, захлопнул ногой дверь и поцеловал с такой знакомой для нее страстью.

Сунул пальцы ей под шубу, под воротник платья и прикоснулся к сильно бьющейся вене на ее шее. Кэтрин стаскивала с него одежду, которая уже была расстегнута. Ей не терпелось прикоснуться к гладкой белой коже на его груди, к твердому крепкому торсу, шелковистому под ее рукой. Его кожа была очень свежей, словно до нее никто не дотрагивался.

Тони по-прежнему ее целовал, она водила языком его языку, дотрагивалась до неба, ощущала излишества, которые он позволил себе накануне: шампанское и сигары. Голова у Кэтрин отключилась, кожа загорелась, она снова забыла обо всем. Понятия не имела, кто она и кто он. Все стало неважным. Время исчезло. Не было ни жары, ни холода, ни прошлого ни будущего. Только это — ее ладонь на его животе, под поясом его брюк, его пальцы на ее пульсирующей вене.

Кровь ее превратилась в воду. Глаза ослепли. Она была уже не Кэтрин. Она вообще никем не была. И никто не узнает, где она проводила время. Кэтрин оказалась в царстве прикосновений и впала в экстаз.

Они вели себя так, будто за ними кто-то наблюдает. Не прикрывшись, демонстрировали способы телесных удовольствий, чувствительные к движениям и ласкам, словно все это делали для чьих-то глаз. Она лежала на его кровати, одежда валялась на полу. Кэтрин извивалась от наслаждения, ей казалось, что у нее нет костей. Тони, тоже обнаженный, двигался над ней, его язык умело и быстро довел ее до оргазма. Затем мужчина вошел в нее и вскрикнул от наслаждения. Он доставлял радость самому себе, испытывая восторг от собственного умения. Главными для него были его личные желания, нежность и страсть. Он вошел в нее, словно впервые.

Так они занимались любовью, пока ее губы не распухли от поцелуев, а кожа не покрылась пятнами. Кэтрин ощутила, что снова стала цельной. У нее внутри все болело.

— Труит, — произнесла она каким-то чужим голосом.

В ее жизни было так много мужчин. Она не могла вспомнить их лица. Моретти знал множество женщин.

Кэтрин понимала: их имена на кончике его языка. Но не имело значения, что она — одна из них.

Секс с Тони не был похож на утоление голода. Он напоминал пожар, и она сгорела дотла.

После Кэтрин задремала. Плавала в теплых водах какого-то моря. Она не помнила своего имени, ни о чем не заботилась и не тревожилась.

— Моя маленькая, — Его голос доносился издалека. Казалось, ветер принес его из тропического леса, — Моя птичка. Моя шоколадка.

Она тихо рассмеялась. Прижалась к нему, млея в каждой точке, в которой ее тело касалось его кожи. Она никого не полюбит так, как любит его. Ни с кем так не забудется, не будет так беспомощна. Ее оборона, привычная и доведенная до совершенства, сейчас ни к чему. Мысли и слова все бы испортили. Она была сама чувственность, и ей хотелось еще больших ощущений.

Кэтрин открыла глаза. Она находилась во французской спальне, которую так хорошо знала. Стены были обтянуты голубым, как небо, шелком. С потолка свисал французский светильник. Она лежала в объятиях того единственного, кто овладел всеми ее помыслами и умел в любви все, что умела она. «Как жалко, — подумала Кэтрин — Как печально».

— Моя мелодия, — сказал Тони, — Ответь мне.

— Да. Что?

Тони взглянул на нее, и она заметила в его глазах грусть и эгоизм.