Благородный топор. Петербургская мистерия - Р. Н. Моррис Страница 28

— Так у нас гости? Я и не знала. — Она растерянно отвела взгляд. — Катюша, я там корицу молола, ждала, что ты поможешь. А к нам, оказывается…

Было что-то трогательное в ее смущении. Помимо запаха корицы от женщины исходил тонкий аромат духов. Нежный, суховатый — истинный контраст приторно-сладкому Лилиному амбре.

— Этот господин из полиции, — хмуро сказала горничная.

— Из управления. Следственного управления, — поспешил уточнить Порфирий Петрович со смущенной улыбкой. — Порфирий Петрович, — представился он с легким поклоном.

— А… а что произошло? — спросила Анна Александровна взволнованно.

— Степан Сергеевич скончался, — произнесла Катя дрогнувшим голосом.

Порфирий Петрович украдкой следил за реакцией хозяйки. Трудно было сказать, как на нее подействовали эти слова. Судя по судорожно стиснутым ладоням, сообщение было воспринято с вполне искренним потрясением.

— Боюсь, что и это не все, — уточнил Порфирий Петрович. — Тихон — ваш дворник, я полагаю, — тоже мертв.

— Ой! — вскрикнула Анна Александровна, разом побледнев. — Тиша! Ужас-то какой! Какой ужас!

Она закрыла лицо руками. Катя, подлетев, порывисто ее обняла.

— Мне крайне, крайне неприятно сообщать вам эти горестные известия, — сказал Порфирий Петрович со скорбным видом.

— Бедный, бедный Тишенька, — безутешно раскачиваясь в объятиях Кати, причитала Анна Александровна. Наконец она совладала с собой. — Катюша, не надо. Отойди, милая. — Но стоило горничной отойти, как она беспомощно покачнулась. Порфирий Петрович протянул руку, чтобы ей помочь, но она покачала головой. — Спасибо, не надо. Извините, забыла, как вас…

— Порфирий Петрович.

— Прошу вас, Порфирий Петрович, пройдемте со мной в гостиную. — Хозяйка указала на створчатые двери. — Катюша, душенька, принеси нам чаю.

* * *

Стены гостиной покрывали синеватые жаккардовые гобелены с золотистыми карнизами в стиле рококо. Шелковистые, в тон, шторы пышными воланами обрамляли три больших окна. Струящийся сквозь тюль свет отбрасывал на темное платье Анны Александровны молочные блики. В мраморном камине тлели угли, то и дело выбрасывая мелкие язычки огня. Натоплено было жарко.

Жестом хозяйка пригласила гостя сесть на диван, золотистый с бордовым. Как раз в этот момент снаружи в стекло дунул резкий порыв ветра.

— Господи, какое потрясение, — вздохнула Анна Александровна, глядя за окно, будто бы речь шла о погоде. — Как это произошло?

— Боюсь, оба они были, как это ни прискорбно, убиты.

— Нет, не может быть! — вскрикнула она умоляющим голосом, словно не веря собственным ушам.

— Их тела обнаружили по соседству, в Петровском парке.

— Как, в Петровском? — при упоминании Петровского парка Анна Александровна как-то странно встрепенулась. Или так лишь показалось; спустя мгновение она уже взяла себя в руки и выражение ее лица сделалось непроницаемым. Она сцепила перед собой пальцы рук. Порфирий Петрович выжидательно смотрел на женщину, но хозяйка, судя по всему, переборола свои эмоции, и мимика ее ничего уже не выдавала.

Порфирий Петрович, мельком кивнув, принял стакан чая с поднесенного Катей подноса. Взяв из сахарницы щипцами кусочек наколотого сахара, он поставил стакан возле себя на миниатюрный, красного дерева столик.

— Катя мне сообщила, что у Тихона и Горянщикова — то есть Степана Сергеевича — в тот день вышла ссора. Я имею в виду, незадолго перед тем, как Степан Сергеевич исчез.

— Да, именно так. Весь дом всполошили. Аж перед домашними неловко.

— Домашними? А в доме живет кто-нибудь еще?

— Дочь моя, Софья. Потом еще Осип Максимович. И Вадим Васильевич. Правда, Осипа Максимовича в тот день не было.

— Осмелюсь спросить, кто эти господа?

— Осип Максимович снимает второй этаж. Вадим Васильевич проживает у него, выполняет обязанности секретаря. У него также есть слуга, Артур.

— Это всё?

— Нет, еще Марфа Прокофьевна. В свое время была у Софьи няней, да так при нас и осталась. Потом Лизавета, кухарка.

— И вы, при кухарке-то, да сами толчете корицу? — с притворным негодованием воскликнул Порфирий Петрович.

— Кое с чем на кухне я люблю управляться сама: мне и в удовольствие, да иной раз бывает так, что другим и не доверишь.

Следователь понимающе кивнул, часто при этом моргая: дескать, уж вы не обессудьте, что суюсь не в свое дело. Анна Александровна между тем выглядела несколько обеспокоенно.

— Нам надо будет переговорить со всеми вашими домашними, — сказал он серьезно. — Нынче же после полудня к вам подойдет кто-нибудь из моих подчиненных, снимет со всех показания.

— Что ж, извольте. Только Осип Максимович с Вадимом Васильичем будут к тому времени у себя в издательстве.

— В издательстве?

— Осип Максимович — издатель.

— Вон как. Вы сказали, Осипа Максимовича на момент ссоры здесь не было. А где он был, если не секрет?

— Он обитель навещал, под Козельском.

— Оптину пустынь?

— Да. Уединиться хотел на время.

— И когда он, говорите, уехал в обитель?

— Да где-то недели две тому.

— Он уехал один?

— Один. Вадим Васильич его только до станции довез, проводить.

— А на момент ссоры Вадим Васильевич был уже снова здесь, дома?

Анна Александровна чуть помедлила с ответом.

— Думаю, да. Точно сказать затрудняюсь.

— Когда Осип Михайлович возвратился, не припомните?

— Осип Михайлович? Вчера под вечер.

— Только вчера вечером? Что ж, ладно. А Тихон… Когда вы его хватились? Вы, видимо, обнаружили, что дворника все нет и нет?

— Да, разумеется. Только… Тихон, он частенько пропадает. Может и день и два отсутствовать.

— Попивает он у нас, — неожиданно подала голос Катя. Вопреки ожиданию, она не вышла из комнаты, а стояла в эркере, на полпути к дверям.

— Получается, он был в подпитии, когда повздорил со Степаном Сергеевичем?

— Да когда он не в подпитии, — горько усмехнулась горничная.

— Катя! — одернула ее хозяйка.

— Анна Александровна, а вы, часом, не знаете, что могло послужить причиной ссоры?

— Да у них вечно все не слава богу. Понимаете ли, Степан Сергеевич любил над Тихоном, так сказать, поязвить. Он же человек образованный, с иронией, вот он на Тихоне в своей иронии и упражнялся. А тот — душа бесхитростная, верующая. Степан же Сергеевич всю-то ему веру эдак навыверт выставлял. Надсмехался, стало быть.