Простая услуга - Дарси Белл Страница 27

Многие (в том числе дети) в темноте расскажут вам то, чего никогда не скажут при свете. Я спросила:

– Как в школе? Было что-нибудь смешное или особенное? А может, тебя что-то расстроило?

Ники молчал так долго, что я подумала – не спит ли он. Потом он сказал:

– Я… сегодня видел маму.

Я покрылась гусиной кожей. Психотерапевт Ники нас предупреждал. Сколько трудностей бывает у детей, если тот, кого они любили, умер. И вот мне пришлось столкнуться с этим, и нет рядом Шона, чтобы мне помочь. Мне предстояло рассказать страдающему ребенку, что, как бы он ни хотел увидеть маму, он не мог ее увидеть. Она ушла. Ушла навсегда.

Я сделала глубокий вдох.

– Я уверена – ты думал, что видишь ее, солнышко… Мы часто думаем, что видим людей, которых любили, хотя на самом деле…

– Я видел ее, – перебил Ники. – Я видел маму.

Очень важно было, чтобы он продолжал говорить, следовало ободрить его, чтобы он мне доверился. Объяснить ему: он так отчаянно хочет, чтобы нечто оказалось правдой, что убедил себя, будто это правда.

– Где? – спросила я его. – Где ты видел маму?

– Она была прямо за оградой, когда мы вышли во двор на перемену. Нас сегодня выпустили поиграть на улицу, потому что было тепло. Я хотел побежать к ней. Но перемена почти кончилась, и нам уже кричали быстрее возвращаться в школу.

– Ты уверен, что это была твоя мама? Многие люди выглядят как те, кем они…

– Уверен, – сказал Ники. – Я видел по губам, как она говорит: “Увидимся завтра. Передай привет Стефани”.

– Она так сказала? “Передай привет Стефани”?

– Ага. Я видел ее там раньше… пару дней назад… когда нас тоже выпускали играть на улице. Я сказал Майлзу. Он решил, что я все сочинил. Я заставил его дать честное слово, что он никому не скажет.

Ники верил каждому своему слову.

Мне было нелегко разобраться в своих сложных чувствах. По большей части – грусть. Я горевала вместе с Ники. Но я испытывала разочарование. Ники не сделал никакого прогресса в принятии потери – постоянной потери – своей мамы. Я не могла заставить себя сказать ему, что ему привиделось, попытаться объяснить (пятилетке!), как галлюцинации являются нам, когда мы очень хотим что-то увидеть. В любом случае, это дело Шона. Он отец.

Я поцеловала Ники в лоб и задернула шторы.

Когда Шон вернулся, я налила ему стаканчик скотча. Двойного. Села на диван, прижалась к Шону и сказала:

– Сегодня вечером меня кое-что огорчило. Когда я укладывала Ники, он сказал, что видел Эмили возле школьного двора.

Шон выпрямился. Уставился на меня. В его глазах я прочитала борьбу эмоций: потрясение, неверие, надежду, страх, облегчение. Он сказал:

– Это действительно огорчает. Для него тут нет ничего хорошего. Это нездоро́во. Он был со мной, когда мы развеивали прах Эмили. И что теперь? Рассказать ему про ДНК? Объяснить, что папа отправил в полицию мамину зубную щетку и коронер обнаружил полное совпадение?

Я никогда не слышала, чтобы у него был такой беззащитный голос, чтобы Шон настолько не контролировал себя.

– Хватит, – попросила я. – Это невыносимо. Довольно.

– Бедный мой мальчик, – сказал Шон. – Мой бедный сынок.

Я выключила свет, и мы посидели в темноте. Я обняла Шона, и он склонил голову мне на плечо. Наконец Шон сказал:

– Давай погодим разбивать ему сердце снова. Если он хочет пожить в своих фантазиях еще день, не будем расталкивать его.

На следующий вечер, когда пришла пора ложиться спать, Ники сказал:

– Сегодня я опять видел маму.

Он сказал это очень просто и спокойно. Словно констатировал факт.

На этот раз я объяснила Ники, что у людей бывают такие особые фантазии, что они видят людей, которых здесь нет – или не будет. Я сказала:

– Они кажутся реальными, разговаривают с нами, как будто они действительно рядом. Но они не настоящие. Они у нас в голове. Они фантазия. И когда мы просыпаемся, нам всегда бывает грустно, мы тоскуем по ним больше, чем всегда. Но мы понимаем, что они все-таки с нами, даже если только в наших мечтах.

– Нет, ты ошибаешься, – сказал Ники. – Моя мама была там. Я видел ее. Я побежал к ней. Подошел поближе. Между нами был этот дурацкий забор. Она дотронулась до меня через ограду. Потрогала волосы и лицо. Потом сказала, чтобы я бежал назад, к остальным. И…

– И что?

Мне показалось, что мой голос прозвучал странно. Встревоженно, напряженно… и напуганно. Но чего мне бояться, в самом деле?

– И сказала, что никогда больше меня не оставит. Сказала, чтобы я передал это тебе и папе.

Я наклонилась, чтобы поцеловать Ники в лоб.

Что-то знакомое. Я не сразу поняла, что это. Не сразу определила воспоминание, которое уже начало улетучиваться.

Я потерлась носом о кожу и волосы Ники. И уловила запах духов Эмили.

* * *

Шон провел эту ночь дома, за работой. Предполагалось, что мальчики переночуют у меня, но я позвонила и сказала, что хочу приехать. Шон по моему голосу понял, что дело срочное. Не спрашивая, что стряслось, он велел положить мальчиков в машину и отправить ему сообщение, когда я буду возле дома. Я перенесла мальчиков, как они были, в пижамах, в свою машину, а Шон вышел и помог мне отнести мальчиков в их комнаты.

Я сказала Шону, что учуяла от Ники духи Эмили и что на этот раз Ники настаивал, что видел маму. Что она прикасалась к нему.

Шон словно потерял терпение. Он помрачнел и грубо, отрывисто, даже зло сказал:

– Стефани, прошу тебя, хватит этой галиматьи из “Сумерек”.

До сих пор он никогда не говорил со мной так, и мне в первый раз пришло в голову, что тут Эмили победила. До сего дня я даже не догадывалась, как обстоят дела. А они обстояли именно так. Шон всегда будет любить Эмили – любить ее память – больше, чем он любил меня. Как и Ники, Шон никогда не справится с тем, что потерял ее. Он сказал:

– Стефани, ты с катушек слетела. Эмили умерла. Никто из нас не хочет, чтобы это было правдой, но это правда. Этого не должно было случиться. Но это случилось.

У меня в голове колыхнулось слабое воспоминание – он уже говорил это “этого не должно было случиться”. И снова я спросила себя: а что должно было случиться? Шон сказал:

– Надо помочь Ники принять то, что произошло, а не потворствовать его болезненным деструктивным фантазиям.

Я знала, что он прав. Но запах духов Эмили лишил меня спокойствия. Может, это я желала думать, хотела верить, что она все еще жива. Хотя я осознавала, что, если она жива, мне придется серьезно объясниться с ней. Я сказала себе: соберись. Мы все горюем, а горе заставляет людей воображать и делать безумные вещи…