Дорогой Джим - Кристиан Мерк Страница 27

— Порик, это же я, не надо! — рассердившись, попытался крикнуть Оуэн, но не смог произнести ни слова. Всадник, с головы до ног затянутый в черную кожу, остановившись над ним, угрожающе занес над головой короля палицу. Вскочив на ноги, Оуэн бросился бежать — он бежал, как не бегал никогда в жизни. Господи… Сердце колотилось в его груди, едва не выскакивая наружу — казалось, оно сейчас разорвет ребра. Метнувшись к скалам, король принялся карабкаться на них с отчаянной ловкостью, о которой, будучи ребенком, мог только мечтать, однако теперь все его мускулы сокращались будто сами собой, так что на мгновение Оуэну показалось даже, что еще немного — и он взлетит над землей. А когда он наконец позволил себе немного передохнуть, то увидел, что стоит на берегу лесного озерца. Все будто вымерло, даже ветер неожиданно стих. Оуэн наклонился к воде, чтобы напиться.

И увидел свое отражение.

А в следующее мгновение услышал, как из его разорванного горла вырвался жалобный вой, больше похожий на стон.

Янтарными глазами на него смотрел волк.

Опустив глаза, Оуэн, трепеща от страха, оглядел себя с ног до головы — и увидел густую серую шерсть и лапы вместо рук. Зажмурившись, отчаянно затряс головой. В первое мгновение он решил, что все еще спит и видит сон. Потом, собрав все свое мужество, открыл глаза и двинулся к воде — на этот раз ползком, всем телом припав к земле.

Вдруг Оуэн почувствовал, как черный кончик его носа коснулся воды. В ноздри ему ударил запах лосося и лягушек, которые умерли в этом пруду, а потом он вдруг, сам не зная как, понял, что вода в двух шагах, выше по течению свежее, чем тут, в пруду. Эта вода отдавала вонью мертвых валлийцев, от нее исходил смрад гниющих ветвей. Он брезгливо отодвинул усатую морду и уселся, тяжело дыша и разглядывая себя. Тело Оуэна стало поджарым и мускулистым, единственным, что напоминало ему о прошлом, оказалась ранка на шее, оставленная волчьими клыками, но и она уже успела подсохнуть и покрылась коркой. Как ни дико это было, его новый облик привел Оуэна в восторг. Да, в восторг. Он был счастлив, как никогда в жизни. Больше эти жалкие людишки не посмеют смеяться у него за спиной, как они делали до сих пор, несмотря на его титул. Господи… какая власть! Какая сила! И все это теперь принадлежит ему! Он мечтал только…

— Сюда! — проревел еще один безжалостный охотник из тех, кто ходил с королем на волков. Крик его прозвучал всего несколькими футами ниже того места, где притаился Оуэн, и грохот конских подков прогремел, словно гром среди ясного неба.

Оуэн снова бросился бежать — он бежал не останавливаясь, пока небо не потемнело. Черный шатер, усеянный бриллиантовой россыпью звезд, раскинулся у него над головой, ослепив его своим великолепием. Что это там… Неужто Малая Медведица? А что это за полоска мерцающих огоньков, словно вышитая бисером, протянулась рядом с ней? Что, если покойный брат сейчас смотрит на него со звезд, гадал Оуэн… сможет ли он узнать его сейчас? Но память о Неде, который когда-то давно, в детстве, указывая на звезды, называл их «сверкающими глазами Бога», исчезла, поглощенная голодом, сжиравшим его изнутри. Его новая кровь — кровь волка — взяла свое. Какое дело волку до созвездий и небесных светил — ведь отсутствие луны теперь означало лишь то, что в темноте охотникам будет непросто отыскать его след. Повернув лобастую голову, волк прислушался. Что-то двигалось в траве. Легкая добыча.

В ту же самую ночь Оуэн пировал — ему удалось поймать кролика, и он проглотил его почти целиком, успев насладиться тем, как несчастная жертва бьется у него в зубах. Но не успел он покончить с кроликом, как почувствовал новый, еще более острый голод, заглушивший все звуки вокруг. В конце концов, насквозь промокший и уставший от долгой погони, Оуэн свернулся клубком под деревом и попытался уснуть. Подушечки на его лапах, изодранные в кровь, нестерпимо болели. Глаза слипались — последние воспоминания о том времени, когда тело принца покрывали изысканные шелка и бархат, а не серая волчья шкура, когда он лежал не под деревом на траве, а между девичьих ног, когда восседал на троне в Большом зале, где сотни оскаленных волчьих голов взирали на него со стен, мало-помалу растаяли, сменившись одним острым желанием — выжить… Выжить любой ценой!

Волк, которым стал Оуэн, решительно отказывался занять место на стене Большого зала — пусть даже в виде искусно выделанного чучела.

Единственное, что еще оставалось в нем человеческого, — глупый детский страх.

Долгое время Оуэн лежал, свернувшись клубком, слушая надтреснутые голоса деревьев и улавливая каждый шорох, каждое движение, каждый удар сердца крохотных существ, которые рыскали поблизости в темноте: кроликов в траве, голубей, ворковавших в ветвях у него над головой, даже сову в глубине леса. Перевоплощение завершилось. Проклятие старого волка пало на его голову, слова предостережения до сих пор звучали в его ушах. Оуэну внезапно показалось, что его череп вот-вот взорвется. Щелкнув челюстями, он разинул пасть.

И вдруг, даже не отдавая себе отчет в том, что делает, запрокинул голову и протяжно завыл.

IX

Стоит мне закрыть глаза, и я снова вижу Джима — сидя на высоком барном табурете, он упивается аплодисментами… ублюдок.

— Так заканчивается первая часть моей истории, — объявил он невозмутимо, как и положено искусному рассказчику, делая вид, что не замечает, как все вокруг, от рыбаков с траулера, с суровыми, обветренными лицами, до девчушек в топиках, изо всех сил старающихся быть похожими на Пэрис Хилтон, умоляюще стиснули руки в надежде, что он продолжит свой рассказ — как дети, сгорающие от желания услышать волшебную сказку. Кивнув, Джим уже собирался исчезнуть в толпе, когда в зале вдруг зазвенел чей-то голос.

— Так что же случилось с Оуэном? Неужели ему суждено на всю жизнь остаться волком?

Я обернулась — догадаться, кому принадлежит этот кокетливый голосок, не составило никакого труда. Сара Мак-Доннел, в своем лучшем и самом соблазнительном наряде, одном из тех, что позволяют полюбоваться краешком трусиков, поскольку состоят из потертых джинсов, спущенных на бедра так низко, что остается только удивляться, на чем они держатся, и коротенького, едва прикрывающего грудь, топика. На ногах у нее красовались украшенные сверкающими стразами туфли на высоких каблуках. Глядя на Джима, Сара захлопала густо накрашенными ресницами и улыбнулась. Мне не раз случалось видеть, как она отрабатывает этот взгляд перед карманным зеркальцем в своем банке, когда там нет клиентов. Саре только-только исполнилось двадцать, она была хороша, как майский день, и при этом глупа, как пробка. Серьги в ее ушах выглядели так, словно она потихоньку отковыряла их-от стены какого-нибудь индийского ресторана.

Ладно, ладно… Возможно, я несколько сгустила краски, и она намного симпатичнее, чем я ее описала… К тому же о мертвых как-то нехорошо говорить плохо, верно? Прости меня, Матерь Божья. Но разве девушка не имеет права немного ревновать? И разве это такой уж непростительный грех, если она решила признаться в этом, уже догадываясь, как мало ей осталось жить на этом свете?

Как бы там ни было, Джим не клюнул на эту удочку, а когда ответил, то сделал вид, будто отвечает сразу всем, а не одной Саре. Привернув свое неотразимое обаяние, словно фитиль в лампе, он оставил бедняжку Сару в полной темноте, вместо этого обратившись к нам.