Идеальная копия: второе творение - Андреас Эшбах Страница 27

Ему показалось, или его сердце сделало пару лишних скачков? Он слышал, как дрожал его голос, когда он ответил:

– Хорошо.

Когда он наконец сел обратно на свое место, хорошенько спрятав фотографию в нижнем ящике своего стола, его руки дрожали так, что он не мог сыграть ни звука. Он просто сидел и перелистывал ноты, стараясь успокоиться, виолончель, как всегда, стояла между его колен, и только знакомый окрик матери: «Вольфганг! Я не слышу, как ты занимаешься», – заставил его продолжать.

У него никак не получалось успокоиться. Ночами он все время вскакивал с кровати, шел к письменному столу, доставал фотографию и внимательно разглядывал ее под настольной лампой. Теперь он видел, что темный фон за ним и незнакомцем был своего рода деревянной панелью. Что уже само по себе было более чем загадочно: при всем желании, он не мог припомнить, чтобы когда-нибудь играл на виолончели не в своей комнате, или гостиной, или у господина Егелина. Где была сделана эта фотография? И кто был этот мужчина рядом с ним?

На взгляд ему было где-то за пятьдесят. Широкое лицо с выдающимися скулами, пигментные пятна на коже и темные глаза, казавшиеся почти бесцветными. Он горделиво улыбался. Незнакомец придерживал Вольфганга за плечо, как учитель ученика, который только что выдержал с отличием сложнейший экзамен. Проблема была только в том, что Вольфганг ничего подобного не помнил.

Все это было более чем странно. Откровенно говоря, это было почти даже жутко.

И что такого было в этой фотографии, что побудило мать хранить ее в ящике своей прикроватной тумбочки? В доме Ведебергов не слишком увлекались фотографией. Да и зачем: моментов, которые хотелось бы запечатлеть на фотопленку, было всего ничего. Отец работал без отпуска, поэтому они никогда не ездили отдыхать, и у них не было возможности фотографировать ни пляжные пейзажи, ни достопримечательности других городов. У них никогда не бывало больших праздников в семейном кругу, поскольку у них не было семейного круга. Ни дядюшек, ни тетушек, от бабушек и дедушек ему остались только могилы, да и те он навещал не часто. В одном из шкафов внизу, в гостиной, лежало четыре альбома с фотографиями, в последний раз он рассматривал их, еще когда ходил в начальную школу.

Быть может, произошла ошибка? Вольфганг отложил фотографию в сторону и посмотрел на часы над своей постелью. Половина второго. Час был поздний, в доме Ведебергов царила абсолютная тишина.

Он осторожно спрятал фотографию на место, потушил свет и подождал, пока его глаза не привыкли к полумраку. Снаружи, с улицы, в комнату попадал свет уличных фонарей, деревья стояли перед окнами, как кривые нечеткие тени. Было совсем тихо. Когда он убедился, что может ходить, не опасаясь что-нибудь задеть, он встал и открыл дверь своей комнаты.

Снаружи было тихо и темно. Он притворил дверь и на цыпочках прокрался к лестнице, к тому краю, где не скрипели половицы. Что он скажет, если мать и отец застукают его сейчас и спросят, зачем он разгуливает посреди ночи? Он не знал. Он знал только, что ему необходимо пролистать эти фотоальбомы здесь и сейчас, чтобы найти там этого незнакомца с фотографии. Быть может, он был дальним его родственником или одним из бывших коллег отца, из тех, кто работал с ним еще в Берлине.

Вольфганг крался вниз по лестнице бесшумно, словно кошка. Тихо всхлипнула дверь гостиной и проскрипела, когда он закрыл ее за собой. Он прислушался: ни шума, ни шагов не было слышно. Никакой реакции. Пока все шло хорошо.

Внизу было совсем темно. Кусты перед окнами за последние годы так разрослись вширь и ввысь, что больше не пропускали в дом света уличных фонарей. Он медленно шел по комнате, продвигаясь на ощупь, пока не добрался до маленькой лампы в дальнем углу и не включил ее. Затем он достал из ящика все четыре альбома.

Один из них, кричаще розовый с большим красным сердцем на обложке, был полностью посвящен свадебному путешествию его родителей в Испанию: мать на фоне пальм, на фоне стен старых замков, прогуливающаяся по площади. Ничего интересного. Он отложил его в сторону и взялся за маленький черный альбомчик, который отец недавно достал из кладовки. Он сплошь состоял из фотографий его семьи, которых, правда, было не слишком много. Более чем треть страниц пустовала, многих снимков не было на месте, и только надорванные уголки, оставшиеся на месте фотографий, указывали, что здесь что-то было.

Вольфганг изучил старые, коричневатые двухцветные фотографии своих прабабушек и прадедушек, тщательно одетых и причесанных, смотревших серьезно и с достоинством, и полувыцветшие цветные фото. Вот и фотография дедушки Ведеберга, которая в увеличенном виде висела у отца в кабинете: ярко выраженный нос на худом лице, горькая складка в углу рта. Этот человек не казался довольным ни собой, ни миром. Фотография его бабушки запечатлела ничем не примечательное лицо, седые волосы и темные круги под глазами. Вольфганг знал о ней только, что она была медсестрой. На снимке она стояла в старомодном костюме сестры милосердия.

В тоненьком альбомчике в зеленом льняном переплете хранились фотографии его родственников по материнской линии, оставивших после себя еще меньше информации. На потрепанной свадебной фотографии бабушка и дедушка принужденно улыбались в объектив, следующий, слегка нечеткий снимок, где они стояли рядом с новеньким автомобилем. В альбоме было еще только две фотографии дедушки, который всю свою жизнь был заядлым курильщиком и рано умер от болезни легких; на одной он бережно держал на руках свою новорожденную дочь – мать Вольфганга, на другой, сделанной для паспорта или каких-то документов, он смотрел серьезно и деловито светлым, слегка лукавым взором. Кривым детским почерком Вольфганг подписал когда-то снизу его имя: Эвальд Дорн. Да, это он помнил. С этим дедушкой он бы с радостью познакомился.

Затем следовало еще несколько фотографий овдовевшей бабушки – она так больше никогда и не вышла замуж, одна растила дочь в страшной нищете. От снимка к снимку она казалась все более усталой, печальной и надломленной. Единственной фотографией, на которой она хотя бы чуть-чуть улыбалась, была последняя, запечатлевшая ее с отцом и матерью у Бранденбургских ворот. Какие они оба были тогда молодые! Вольфганг не удержался от улыбки. Отец носил еще длинные волосы, тогда они были темными, что делало его похожим на разыскиваемого полицией террориста. Интересно, что мать в нем нашла? Трудно сказать. Но они прожили вместе много лет, так что должно было быть что-то, что их связывало все эти годы. Поженились они незадолго до рождения Вольфганга – это было, конечно, не более чем пустой формальностью.

Вольфганг поднял глаза и посмотрел на свое отражение в темном окне. А что могла найти в нем Свеня? Тоже трудно сказать.

Четвертый альбом был большим, толстым и синим. В нем практически без исключения были только фотографии Вольфганга. Вольфганг – младенец, в колыбели, как его пеленают, купают, Вольфганг – летом на траве, и зимой – в снегу, в детском саду, перед входной дверью с ранцем. И конечно, огромное количество фотографий, на которых он играл на виолончели.

Все это было очень мило, только абсолютно бессодержательно. Ничего особенного не ожидая, Вольфганг еще раз просмотрел альбом с испанскими фотографиями.