Бангкок - темная зона - Джон Бердетт Страница 25

Если Супермен оборачивается Годо, [13]можете не сомневаться: вы достигли более глубокой и тонкой степени инициации в американцы — спросите у иракцев, они вам объяснят. Мой биологический отец, известный также как Супермен, все не появлялся, и тому находился один предлог за другим. Я, несмотря на яростное сопротивление матери («Если бы он хотел с нами знаться, вы бы уж лет двадцать были знакомы»), связался с ним больше года назад и, к моему удивлению, он ответил с чисто американским энтузиазмом и пообещал навестить нас, как только позволит его адвокатская практика. С тех пор находились все новые предлоги, чтобы отсрочить визит. Нонг стала сомневаться, что мы его когда-нибудь увидим. Вот и теперь: пришла электронная почта, в письме отец сообщил, что по совету врача откладывает поездку. Было около половины седьмого, мы сидели в «Клубе пожилых», и Нонг высказывалась по поводу белых мужчин вообще и моего отца — в частности.

— Зачем они дают идиотские обещания, которые не намерены выполнять? Словно мы дети, не способные принимать реальность такой, какая она есть. Эта проблема касается их культуры вообще: они считают, что остальной мир — такой же ребячливо глупый, как они. Таец сказал бы нам: «Проваливайте!» — и мы бы давно о нем забыли.

Мы устроились за столом рядом с пустой барной стойкой, за которой сидела только Марли, отдыхающая от своих новых обязанностей порно-звезды у Ямми, и Анри Француз, который пришел в такую рань, прослышав, что Марли здесь.

Анри — один из тех, кто трагически рано решил, что хочет стать писателем, и живет, не замечая времени. Он невысок ростом, успел облысеть, и ему стукнуло сорок три. Как часто случается с литературными гениями, особенно с теми, кого никогда не публиковали, у Анри отсутствовал какой бы то ни было доступный источник дохода, и он едва сводил концы с концами, занимаясь переводами в Интернете с английского на французский. Эту работу он считал чрезвычайно вредной для здоровья и совершенно невыносимой, если посвящать ей больше часа в день («Mon dieu, [14]опять инструкция микроволновки, провались она пропадом, тут и переводить-то нечего, все помню наизусть: пихаешь в нее сраную картофелину и включаешь на пять минут, а если завернуть в фольгу, жди небольшого фейерверка — бум-трам-тарарам! Наступит день, когда я отдам свою мужскую гордость за толику двусмысленности, за подтекст, за неясные литературные ассоциации, да что там, Боже! — за удачно расположенное прилагательное»).

Жил он в крохотной комнатушке на скандально известной Сой-26, от которой было рукой подать до еще более скандального района Клонг-Той (тем, кто решился там поселиться, надо было бы приплачивать). Девушки, по причине бедности Анри, к нему не тянулись, и, видимо, поэтому в его прозе доминировали тоскливые мотивы. Но, надо отдать ему должное, в нем было нечто от утонченности Парижа девятнадцатого века, в котором он так хотел пожить, и когда пребывал в подпитии, очаровывал подруг своим «серебряным» языком.

Анри, обращаясь к Марли (которая, как я подозревал, была тайной героиней его вечно неоконченной книги) произнес:

— Узнав, что ты сегодня вечером в баре, я бросил все дела и кинулся сюда.

— Лорк?

— Да. Ведь страдания по тебе обостряют все мои чувства, потому что, когда тебя вижу я, испытываю то же, что в первый миг нашего знакомства.

— Лорк?

— Я даже люблю, как ты говоришь: «Лорк». В устах любой другой тайской женщины это слово звучит безотрадно, как жалкое английское «в самом деле?». В твоих же — приобретает неуловимое качество нирваны.

— Хочешь, по-быстрому перепихнемся? У меня есть немного времени до того, как я поеду к реке сниматься.

Анри собрал лицо в одну огромную улыбку.

— Я коплю. Еще три инструкции к микроволновкам и пять к DVD-проигрывателям, и ты будешь моей, шери. Может, предоставишь кредит? Заказы у меня есть, осталось только выполнить работу.

Марли, которая благодаря безответственным похвалам Ямми нацелилась на Голливуд, возвела глаза к потолку и презрительно отвернулась. Я улыбнулся ей и пригласил к нашему столу, надеясь, что это положит конец нытью Нонг.

— Как идут съемки?

— По-моему, прекрасно. Ямми — совершеннейший тин-тон — спятивший, но хорошо понимает, что делает. — Девушка посмотрела на часы.

— По мне, лучше спятивший японец, чем двуличный фаранг, — проворчала Нонг.

Мне стало грустно, потому что я понимал, откуда берется ее злость. Мать не ждала многого от возобновления знакомства с американцем, в которого влюбилась более тридцати лет назад, — разве что разделить запоздалую гордость за сына, которого они вместе сотворили (хотя я оказался вовсе не похожим на детей вьетнамской войны), да поболтать о старых временах. Ей претило убожество духа человека, которого она подозревала в расизме. Разве он бы относился с таким невниманием к белой американке?

Марли посмотрела на меня, и я беспомощно поднял руки вверх. К счастью, в эту минуту в бар вошел Грег Австралиец. Нонг была к нему так же неравнодушна, как я — к Анри, и приветствовала его широкой улыбкой. Он неумело попытался изобразить тайский поклон, заставив мать усмехнуться и покачать головой. Не дожидаясь, когда Грег сделает заказ, она зашла за стойку бара, открыла бутылку холодного «Форстера» и подала, не добавляя в счет. Таким образом мать хотела поправить себе настроение.

— Мне очень нравится, как ты за мной ухаживаешь, — обрадовался Грег. — Лучше двенадцати мамок. — Его слова, что у кого-то может быть двенадцать матерей, рассмешили Нонг, и она хихикнула.

Немного о Греге. Природа наделила его таким метаболизмом, что он мог пить сколько угодно «Форстера» и при этом не толстеть. Грег выглядел немного моложе своих тридцати восьми. Продукт того, что его соотечественники, если не ошибаюсь, называют синдромом охаивания всех, кто выше тебя, он был нормален до безобразия. Пил пиво с мужчинами, сексом занимался с женщинами, любил регби, футбол, крикет, обожал поиграть, как он выражался, на пети-мети, был дружелюбен и приветлив на всех стадиях опьянения, кроме самой последней.

От приступов бесконтрольных рыданий после интенсивных пивных вечеров дорогушу Грега спасал Лек, и тот не испытывал смущения, что из черного провала самоубийственного отчаяния его извлекал женоподобный транссексуал.

— Я в клочьях, дружище, — говорил он Леку. — Рассыпался на атомы. Когда был маленьким, меня воспитывала мама. А папашка сбежал. Это она вложила мне мозги. Понимаешь, мама ненавидела мужчин, как все австралийские женщины. Видимо, там есть что-то особенное в еде. Должно быть, гороховое пюре.

— Гороховое пюре, — Лек ежился от отвращения. — Ах ты, бедненький.

— У меня по-настоящему никогда не было семьи, — продолжал Грег. — Рос сам по себе. Итог случайного секса в субботнюю ночь. Вы — моя единственная семья, ей богу.