Рыба, кровь, кости - Лесли Форбс Страница 25

Дойдя до станции «Энджел», я решила прокатиться домой на метро; взяв Рассела под мышку, поехала вниз по эскалатору. «Энджел» из тех станций, где пассажиры, едущие в разные концы ветки, стоят на одной платформе; когда поезда задерживаются, как, например, сегодня, начинается настоящая давка. Я могла сделать пересадку на обоих направлениях, так что, когда первым подошел поезд на юг, я зашла в вагон и села лицом к платформе, положив рядом с собой Рассела.

Двери закрылись, поезд тронулся, проехал несколько ярдов и резко затормозил. Пришел и ушел «северный» поезд. За то время, пока мы стояли, в метро спустились новые люди, в том числе и те, кто хотел ехать на юг; они смотрели на наши окна. И вот тогда я увидела его, второго мужчину. Всего десять дней назад я говорила полицейским, что не смогу узнать его, и сама верила в это. Может, это был и не он. Он опустил голову, углубившись в чтение «Сан». Может, голые титьки на третьей странице так увлекут его, что он меня не заметит.

Двери по-прежнему были закрыты, и в вагоне становилось душно. Рассел задумчиво поглядел на меня.

Я никак не могла отвести глаза от этого мужчины, будто ждала, что он меня обнаружит.

Двери приоткрылись на несколько дюймов, и некоторые тут же попытались просунуть внутрь руки, быстро убирая пальцы, когда двери снова захлопнулись. Он, впрочем, не делал попыток присоединиться к прочим нетерпеливым. Он ждал, с холодным спокойствием. Но шум, вероятно, заставил его поднять голову.

Я не смогла перевести взгляд достаточно быстро.

Нас разделяли около шести футов и пара стеклянных дверей. Может, все обойдется, думала я. Он не вспомнит меня сейчас.

Двери снова открылись. Рассел залаял и попытался рвануться к выходу.

Мужчина все понял. Я ясно читала на его лице: собака, девушка, дом.

Он сунул руку в дверь, когда та снова начала закрываться. И выдернул пальцы так же, как и окружавшие его люди. Уже не так спокойно, впрочем. Но пока поезд отъезжал от станции, он не сводил с меня глаз.

Добравшись домой, я первым же делом позвонила в полицию.

— Он следовал за вами? — спросил меня усталый голос.

— Нет, говорю же. Он пытался, но…

— Но дверь защемила ему пальцы. Мм… Он угрожал?

— Да нет же, повторяю, он…

— Он смотрел на вас.

Я услышала, как в трубке кто-то крикнул: «„Северная" линия? Да он, наверно, хотел занять ее место».

— Да. — С каждым вопросом и ответом мой голос становился все слабее. — Но я уверена — то есть я знаю, что он узнал меня.

— С чего вы это взяли?

— По тому, как он… — Я умолкла.

— Смотрел на вас. А вы с самого убийства не видели его поблизости от своего дома.

— Нет, но он же тогда не думал, что я его узнаю.

— Объясните-ка мне, а почему он думает так сейчас? Или откуда вы знаете, что это тот самый парень, учитывая, что вы видели его несколько месяцев назад? К тому же ночью, и на следующее утро не могли вспомнить, как он выглядит.

— Моя собака.

— Ваша собака залаяла на него. Собака породы джек-рассел-терьер. А раньше он, значит, никогда не лаял на незнакомцев?

— Ну, э-э, нет.

Я так и видела, как они говорят между собой: «Дамочка со странными фотографиями».

— Что мы, по-вашему, должны сделать?

Тут он был прав.

Мы с Расселом пошли на ночь к Толсте, накормившему нас колбасками с черной фасолью и чили. На следующий день из департамента уголовного розыска пришел очень недоверчивый следователь, чтобы выяснить все в подробностях. После его ухода я спустилась в подвал и принялась уничтожать свои «странные» фотографии Салли, сгребая в стопку столько снимков, сколько можно было разрезать зараз ее большими садовыми ножницами. Когда я расчленяла вторую пачку, ножницы выскользнули и срезали кончик большого пальца моей левой руки. Я уставилась на маленький полумесяц кожи, лежавший на полу, — кусочек меня, больше мне не принадлежавший. В эту секунду кто-то зазвонил в дверь, и, чувствуя головокружение, я обернула палец тряпкой и пошла открывать.

Ник изумленно смотрел на кровь, стекавшую по руке прямо мне на блузку.

— Бог мой, Клер! Что случилось?

— Ты знаешь, как остановить кровь? — тупо сказала я и протянула ему свою окровавленную руку, растопырив пальцы, словно собираясь надеть перчатку.

Не говоря ни слова, он обнял меня и прижал мою голову к своему плечу здоровой рукой. Я спрятала лицо на его груди, вдыхая запах крахмала, с которым дедушка Ника гладил его рубашки, и соленый запах пота самого Ника. Он сунул мне в руку хлопчатобумажный носовой платок, но я никак не могла заплакать, хотя слезы душили меня, в горле образовался комок, а плечи вздрагивали. Дождавшись, пока мои сухие рыдания утихнут, Ник провел меня через сад на кухню своего дедушки, где они вдвоем промыли и перебинтовали мне руку. Меня напоили сладким молочным чаем, пахнувшим кардамоном, и, несмотря на все мои протесты, уложили на колючем зеленом нейлоновом диване, накрыв индийской шерстяной шалью. Когда я выразила беспокойство о Расселе, мистер Банерджи сказал: «Я пошлю Никхила» — и снова велел мне лечь. Я провалилась в глубокий сон, и это была моя первая безмятежная ночь за несколько недель.

Проснувшись утром, я увидела, что Ник лежит на полу, вытянувшись на боку и подложив под щеку здоровую руку, словно спящий Будда из тех, что я видела на картинках. Его как будто высекли из камня. На нем не было ни складочки, ни морщинки; неведомый скульптор срезал все лишнее, и кожа плотно облегала длинные, узкие мускулы, четко обозначенные, как у человека, привыкшего к тяжелому физическому труду. Невысокий, но весь состоящий из удлиненных линий: широкие плечи, узкие бедра. Когда он спал, красота его лица уже не так била в глаза, она смазалась, будто на нечетком снимке, какие печатают в газетах. Лицо, отмеченное отчужденностью, оторванностью, — кому, как не ему, потерявшему руку, знать об этом больше других. Перед сном он снял свой протез, и теперь блестящие морщинки на его изувеченной конечности, создавая причудливый контраст с кожей цвета карамели, напомнили мне о выдернутом крыле. Я как раз восхищалась тем, как шелковистые волоски на груди Ника курчавятся вокруг его коричневых сосков, когдаон открыл глаза и усмехнулся, тут же превращаясь из идола в живого человека. Я быстро села и принялась складывать одеяло, чувствуя, как краска заливает мою шею и щеки. Зарделись даже уши и веки.

Некоторое время он наблюдал за моими стараниями, веселясь от души.

— Пойду приготовлю сладкого чаю, — сказал он наконец, одним плавным движением садясь на корточки и вставая. — Мой дедушка лечит этим все, что угодно.