Во власти страха - Карен Роуз Страница 24

Год за годом, год за годом.

В довершение к своей безнадежной глупости Нора Лютц была абсолютно лишена чувства стиля. В отличие от учительницы Руди. Нельзя сказать, что эта мисс Маршалл обладала хорошим вкусом, но такому телу, как у нее, он готов был простить строгий костюм. К сожалению, в дополнение к шикарному телу у этой училки был еще и характер.

Виктор терпеть не мог сильных женщин. Характер, ум — это только отвлекает женщин от их единственного предназначения на земле. Секса и рабской зависимости. Именно в такой последовательности. Он злобно посмотрел на Нору поверх рюмки. Жена не преуспела ни в том, ни в другом.

— Конечно, они проиграли. — Идиотка. — Руди весь матч просидел на скамье запасных.

Виктор допил одним глотком водку, встал, прошелся по дорогому французскому ковру, налил себе еще.

Нора поджала губы, возле уголков рта образовались глубокие лучики-морщинки.

— Я думала, ты все уладишь с директором еще до начала матча. Папе это не понравится. Ему пришлось задействовать свои связи, чтобы этот футбольный агент пришел посмотреть на игру Руди.

Он ненавидел повелительный хозяйский тон. Научилась у своего папочки, богатого сукиного сына…

Он залпом выпил еще полрюмки. Богатенький сукин сын, на деньги которого куплен этот ковер у него под ногами, крыша над его головой, бизнес, который приносит ему доход. Он посмотрел на прозрачную жидкость в уже полупустой рюмке. Сукин сын, на деньги которого он покупает водку по сто долларов за бутылку — она помогает Виктору примириться с реальностью, в которой он женат на его некрасивой, вечно усталой и постоянно жалующейся дочери.

Спасибо Богу за любовниц и проституток — единственное, что он мог сказать. Конечно же, не вслух. Слава Богу, что папочка ничего не знает.

Нора скрестила руки на плоской груди и оперлась о стену с видом превосходства — она любила напоминать ему, что оно у нее врожденное, а не приобретенное. Густые темные волосы — единственное, что привлекало в ее внешности, — когда-то сливались по цвету с черными панелями орехового дерева, которым был отделан кабинет. Но она начала седеть и даже пальцем не пошевелила, чтобы что-то изменить. Вся в папочку — старого самодовольного сухаря.

— По-моему, тебе хватит, — резко бросила она. — Серьезные люди поговорят с непонятливым директором, научат его руководить школой. — Нора покачала головой. — А ты можешь лишь бахвалиться, Виктор. Мне от тебя тошно.

— Мне тоже, — пробормотал он в рюмку.

— Что-что?

Виктор поднял голову, встретился взглядом с женой, продолжая молчать, пока она не побледнела. Существовала масса способов угомонить Нору, ради ее собственного блага, когда она злила его. Виктор нечасто приводил свои угрозы в исполнение. Обычно жена отступала раньше, чем он доходил до того, чтобы поднять на нее руку. Однако увидеть, как она трусливо замолкает, — на это стоило посмотреть. После первого раза, много лет назад, он ожидал, что папочка пришлет парочку головорезов — навечно его успокоить, но никто так и не пришел. Ни в тот раз, ни после. Виктор догадывался, что есть вещи, о которых даже Нора не рассказывает папочке. Он откашлялся.

— Я сказал: мне тоже. Сегодня, к твоему сведению, я был в школе. Я бы вернул твоего сына в команду, если бы он не был таким идиотом.

Нора нахмурилась.

— На что ты намекаешь? — спросила она уже значительно менее воинственным тоном.

— Я намекаю, что твой идиот сынок надавил не на ту учительницу. Он сдал контрольную, на которой написал только свою фамилию. Пустая контрольная плюс самодовольная ухмылка на его лице — и учительница уперлась. Я дал директору неделю, чтобы уладить недоразумение.

— А если не уладит? Что тогда?

— Тогда мы прекратим вкладывать папины деньги в строительство нового стадиона Блэкмэна.

Нора порывисто убрала волосы с лица — один из ее многочисленных нервных жестов. Он знал их все до единого. И все до единого приводили его в бешенство.

— Не всех можно купить, Виктор.

Он осушил рюмку. Не всех можно купить. Ха-ха! Только человек, который вырос, ни в чем не нуждаясь, может верить в подобную ерунду.

— Разумеется, всех. Они просто не всегда об этом знают.

Пятница, 30 сентября, 23.55

Ручка церковной двери остудила потную руку Стивена. Больше таких ручек не делают. «Как и дверей», — подумал Стивен, ощущая на разгоряченном лице ночную прохладу. И ручка, и дверь, да и сама церковь начали свой век в далеком 1923 году.

Стивен потерял счет времени, пока стоял у порога, не решаясь войти или уехать домой.

После нескольких часов бумажной работы в голове нисколько не прояснилось, это занятие помогло всего лишь на пару часов приглушить душевные страдания. Он вышел из кабинета, бесцельно ездил по округе и искренне удивился, когда оказался на стоянке у старой приходской церкви.

Его старый приход. Он вырос здесь, был церковным служкой, прошел обряд конфирмации, впервые причастился и даже собирался учиться на священника. Стивен крепче сжал дверную ручку. После одной-единственной ночи его жизнь сделала резкий поворот… Как бы он это назвал сейчас, оглядываясь назад? Уж точно не страстью. Им было по семнадцать, когда они оказались на заднем сиденье «олдсмобиля» его отца. О страсти речь не шла. Об эксперименте? Наверное. О глупости? Во многих смыслах и о глупости тоже. Мелисса оказалась самой большой глупостью в его жизни. Однако Брэд… Он никогда бы не назвал зачатие старшего сына глупостью, несмотря на все беспокойство, которое тот вызывал сейчас.

Ночь, когда они в автомобиле его отца зачали Брэда, заставила Стивена изменить жизненный путь. Пришлось проститься с мечтой о духовном сане — решение, кромсавшее сердце его матери до тех пор, пока она не взяла на руки своего первого внука. Стивен поступил в колледж, стал полицейским. У них с Мелиссой родились еще двое прекрасных сыновей. Одно время они были счастливой семьей. Мелисса тоже была счастлива… какое-то время.

«И посмотрите на меня сейчас!» — подумал он. Успешная карьера. Загубленный брак. Несчастные дети. Одинокий вдовец. Одинокий и… испуганный.

Нет, он был просто в ужасе. Несколько лет после смерти Мелиссы он был оплотом семьи. Но сейчас семья распадалась, а он понятия не имел, что делать. Пустое обещание исповедоваться, данное Хелен, весь вечер не давало ему покоя: вызывало лавину воспоминаний об этом месте, об умиротворении, которое он здесь испытывал. Он попытался вспомнить, как давно это было. Неделю за неделей он сидел на церковной скамье, чувствуя на себе взгляд священника, в котором сквозило неодобрение, и прекрасно осознавая, что он ни на йоту не изменился. Самобичевание продолжалось, пока он не стал придумывать отговорки, чтобы не посещать церковь. А потом он просто перестал сюда ходить.

И вот он стоит перед дверью церкви.

— Входи или ступай домой, Тэтчер, — решительно подстегнул он себя.