Алиенист - Калеб Карр Страница 24

После относительно безобидного вестибюля кабинет Ласло должен был служить будущим пациентам (которых он всегда называл только «студентами» и решительно настаивал на использовании персоналом именно такого обращения к детям – чтобы те ни в коем случае не могли осознать истинного положения вещей) первым знакомством с подлинным Институтом. Так что Ласло заранее позаботился о том, чтобы обстановка не пугала маленьких посетителей. Здесь висели картины с изображениями животных, кои не только развлекали и успокаивали детей, но и подчеркивали безукоризненность вкуса хозяина, а также имелись игрушки: бильбоке, простые кубики, куклы и оловянные солдатики. С помощью этих нехитрых забав Ласло к тому же проводил предварительную серию тестов на ловкость, скорость реакции и характерные эмоции. Наличие в кабинете медицинских инструментов было сведено к минимуму – большинство из них содержалось в смотровой, организованной в следующей за кабинетом комнате. Именно там Крайцлер производил первые серии испытаний физического состояния пациентов – разумеется, это касалось лишь тех случаев, когда больной интересовал Ласло. Все тесты были призваны определить, зависят ли трудности у ребенка от причин второстепенного характера (например, физических увечий, влияющих на поведение и настроение), или же причину следует искать в первичных аномалиях – умственных или эмоциональных нарушениях. Если у ребенка отсутствовали признаки второстепенных недомоганий и Крайцлер понимал, что способен оказать помощь (другими словами, если не наблюдались симптомы безнадежного и неизлечимого повреждения головного мозга), дитя «записывалось» в Институт: ребенок поселялся в Институте почти на все время, бывал дома только по праздникам, да и то лишь после того, как Крайцлер лично подтверждал безопасность подобного контакта. В целом же Ласло был склонен придерживаться мнения, изложенного в теориях его коллеги и доброго друга доктора Адольфа Майера, часто повторяя его афоризм: «Степень дегенеративности ребенка прямо пропорциональна степени дегенеративности его окружения, помноженного на сложные семейные отношения». Главной целью Института было создание для детей новой среды, и это, в сущности, было краеугольным камнем самоотверженных попыток Ласло четко выяснить: возможно ли перековать «естественный шаблон» человеческой души и, следовательно, перехитрить судьбу, на которую нас обрекают случайности рождения.

Крайцлер что-то писал за своим причудливым рабочим столом, омытым светом небольшой лампы тускло-зеленого и золотистого стекла. Ожидая, пока он закончит записи и поднимет голову, я подошел к книжной полке рядом и снял оттуда свой любимый томик – «Жизнь и смерть безумного грабителя и убийцы Сэмюэла Грина». Ласло любил ссылаться на это дело 1822 года родителям своих «студентов»: печально известный Грин, по словам Крайцлера, по праву мог считаться «дитем розги»: в детстве его воспитывали побоями, и, будучи наконец изловленным, он открыто признал, что все его преступления против общества служили своего рода местью. Впрочем, лично меня в сем фолианте привлекал фронтиспис, красочно изображавший, как следовало из подписи внизу листа, «Конец Безумца Грина» на бостонской виселице. Что-то притягивало меня в абсолютно невменяемом взгляде знаменитого сумасшедшего; вот и на этот раз из очередного созерцания меня вывел Крайцлер – не поднимая головы, он протянул мне какие-то листки и произнес:

– Извольте полюбоваться, Мур, – наш первый успех, хоть пока и незначительный.

Я отложил книгу в сторону. Листки представляли собой бланки и расписки, касавшиеся некоего захоронения на кладбище, точнее – двух определенных могил; еще один документ был посвящен эксгумации тел; последняя же страница была густо испещрена совершенно неразборчивым почерком и подписана «Абрахам Цвейг»…

Тут я внезапно почувствовал, что за мной пристально наблюдают. Обернувшись, я увидел девочку лет двенадцати с хорошеньким круглым личиком и затравленным взглядом; она была чем-то напугана. В руках у нее была книга, минуту назад отложенная мною. Взгляд девочки потрясенно метался от меня к ужасному фронтиспису, ненадолго останавливаясь на верхних пуговицах ее простенького, но чистого и опрятного платьица. Скорее всего, она прочла подпись к гравюре и неожиданно для себя пришла к какому-то не стишком приятному выводу.

Ласло наконец оторвался от своих документов и, повернувшись к малышке, мягко произнес:

– А, Берта. Ты уже готова?

В ответ девочка робко указала на книгу, а затем протянула указующий перст в мою сторону и с дрожью в голосе спросила:

– Выходит… я тоже безумна, Доктор Крайцлер? А этот человек – он должен забрать меня в такое же страшное место?

– Что? – вырвалось у Крайцлера. Он забрал у девочки злополучную книгу, мимоходом состроив мне укоризненную гримасу. – Безумна? Что за вздор! Напротив, у нас для тебя очень хорошие новости. – Крайцлер говорил с ней как со взрослым человеком, – прямо и не выбирая выражений, хотя тон его при этом оставался успокаивающе-добродушным – классический тон разговора с ребенком. – Иди-ка сюда, – позвал ее Крайцлер и усадил себе на колени. – Должен признаться вам, мисс, вы – очень здоровая и разумная юная леди. – Щеки малышки озарились легким румянцем и она тихо и довольно рассмеялась. – Во всех твоих неприятностях виноваты маленькие наросты у тебя в носике и ушках. Они, в отличие от тебя, просто в восторге от той окаянной холодрыги, что царит у тебя дома. – При этих словах он потрепал ее по затылку и продолжил: – Тебе нужно будет повидаться с врачом. Я познакомлю тебя с одним доктором, моим хорошим приятелем – он просто удалит тебе эти наросты, пока ты будешь спать, и все. Что же касается этого человека, – он опустил ее на пол, – позволь мне представить тебе еще одного своего друга, его зовут мистер Мур.

Девочка сделала книксен, при этом не сказав ни слова. Я поклонился ей в ответ.

– Рад встрече с вами, Берта.

Она снова рассмеялась, на что Ласло поцокал языком и заметил:

– Ну все, хватит хихикать, сбегай за матушкой, и мы с ней обо всем договоримся.

Берта выбежала в коридор. Ласло подошел ко мне и, похлопав по бумагам, которые только что мне выдал, возбужденно произнес:

– Быстрая работа, а, Мур? Представьте, они уже час как здесь.

– Какая работа? – спросил я, ничего не понимая. – Кто – они?

– Дети Цвейга! – ответил Ласло с тихим ликованием. – Те самые, из водонапорной башни – у меня внизу их останки.

Картина показалась мне до того отвратительной и несогласной со всем, что происходило в тот день в Институте, что я содрогнулся. Но не успел я поинтересоваться, за каким чертом ему все это понадобилось, в кабинет вошла Берта со своей матерью – той самой женщиной в шали. Женщина сразу же обменялась с Крайцлером несколькими репликами на венгерском, но познания Ласло в этом языке были ограниченны (его отец-немец был против того, чтобы ребенок болтал на языке матери), и они быстро перешли на английский.

– Миссис Райк, вы обязательно должны прислушаться к моим словам! – раздраженно сказал Крайцлер.

– Но, доктор, – взмолилась женщина, заламывая руки, – вы же видите, иногда она прекрасно все понимает, но потом в нее точно демон какой вселяется, просто семейное проклятье, другого слова не подберу…