Через мой труп - Миккель Биркегор Страница 24

По сложившейся в доме традиции отец приступил к исполнению своей почетной обязанности — мытью посуды — занятию, которое, в общем-то, было ему по душе. Родителям никогда и в голову не приходила мысль о покупке посудомоечной машины, причем вовсе не из скупости и не потому, что она была им совсем не нужна. Просто Нильс получал своего рода удовлетворение, самостоятельно споласкивая тарелки.

Мы же с Ханной настолько объелись, что продолжали смаковать остатки коньяка, не в силах подняться из-за стола. В конце концов мы обсудили все известные нам новые книги, и в беседе возникла пауза.

— А девочки и вправду неплохо выглядят, — сказал я, чтобы нарушить затянувшееся молчание.

Мать улыбнулась.

— Они такие славные, — сказала она. — Этим летом они провели у нас в поместье целую неделю.

— Как у них дела?

— Выросли, — усмехнулась она. — Детям свойственно быстро расти.

Я поднес свою рюмку к носу и с наслаждением вдохнул аромат коньяка:

— Обо мне спрашивают?

Улыбка матери погасла. Она посмотрела мне прямо в глаза:

— Будь так добр, не начинай. — В ее взгляде читалась чуть ли не мольба.

Я пожал плечами.

— Просто мне хотелось знать, они совсем забыли меня или пока еще нет, — попытался как можно спокойнее объяснить я.

— Ну конечно же, Франк, они тебя не забыли.

— Так, значит, все-таки спрашивают? — Голос мой прозвучал чуть более требовательно.

— Оставь, — опять попросила мать.

— Просто ответь, да или нет.

Ханна внимательно посмотрела на меня и снова улыбнулась.

— Разумеется, иногда они спрашивают о тебе, Франк, — со вздохом сказала она наконец. — Особенно старшая. Да ты наверняка и сам можешь себе представить, каково девочке-подростку жить с неродным отцом.

— Ты что, имеешь в виду…

— Бьорн — хороший отец, — решительно перебила Ханна. — Это просто самый обычный подростковый протест.

Мы дружно сделали по глотку коньяка.

— Ну и что вы ей рассказываете? — спросил я.

— Все, Франк, хватит!

— Просто мне хочется знать, что вы говорите моей дочери, когда она задает вопросы об отце. — Я слегка повысил голос. — Что-то ведь вы ей говорите, не так ли?

— Франк…

— Или просто сворачиваете тему? — Я чувствовал, что потихоньку начинаю закипать. В немалой степени этому способствовали и пары алкоголя. — Что, у вас за столом не принято говорить о папе Франке?

Ханна медленно покачала головой. Глаза ее влажно заблестели.

— Ну так как все же? Не молчи. Вы что, рассказываете ей, что я уехал?

— Франк, милый…

— Или, может, умер?! — Я издал короткий смешок.

— Успокойся, сынок. — По-видимому, наша перепалка стала слышна на кухне, и на пороге появился отец. На нем был полосатый передник, в мокрых руках — кухонное полотенце. Видно было, что сейчас ему больше всего хочется поскорее вернуться к грязной посуде.

Я встал и поднял руки, показывая, что, дескать, сдаюсь.

— Я всего лишь хотел узнать, что вы рассказываете обо мне дочери.

По щекам Ханны потекли слезы.

Я не понимал, почему она плачет. В самом деле, ведь не ее же лишили права видеть собственных детей. Наоборот, она могла, когда захочет, встречаться с моими дочками, играть с ними, утешать их, петь для них, баловать как угодно.

Я грохнул кулаком по столу так, что оба они вздрогнули:

— Ну, так что вы мне скажете?!

— Что ты больной! — выкрикнула Ханна.

Я в изумлении уставился на нее.

— Что ты от нас хочешь? — продолжала она. — Нет, Франк, ты действительно болен. Тебе нужна помощь. Что мы, собственно, можем сказать? Она уже достаточно взрослая девочка, чтобы понимать, что такое запрет. — Мать закрыла лицо руками.

Нильс обнял ее за плечи и смерил меня осуждающим взглядом:

— Неужели это было так необходимо? — Он сокрушенно покачал головой.

Я опустил глаза и посмотрел на собственные руки — они подрагивали, сжатые в кулаки. Схватив со стола рюмку, я залпом допил остатки коньяка, решительно шагнул в переднюю, взял свою куртку и полученную в издательстве почту и вышел за дверь. Останавливать меня никто не стал.

Темная боковая аллея, на которой стояла родительская вилла, была пустынна. Я быстрым шагом дошел до главной дороги и сразу же поймал такси. Плюхнувшись на заднее сиденье и швырнув рядом с собой пакет с почтой, я прорычал ни в чем не повинному шоферу адрес гостиницы. Тот сразу понял, что дело неладно, и за всю дорогу не проронил ни слова.

Я уставился в окно, созерцая проплывающие мимо пейзажи ночного города. Меня по-прежнему настолько переполнял гнев, что на глаза даже навернулись слезы.

Чтобы хоть как-то отвлечься, я попытался сосредоточить внимание на почте и заглянул в пакет. Там оказались небольшая стопка писем и какой-то большой конверт. Я извлек его наружу и, чтобы как следует рассмотреть, поднес к боковому стеклу.

В тот же момент сердце у меня ёкнуло.

На большом желтом конверте красовалась белая наклейка с моим именем. Судя по всему, внутри лежала книга.