Дикие нравы - Максим Михайлов Страница 22

Утром, вымотанный полубессонной ночью, Максим проснулся поздно. В палатке уже никого не было, а через небрежно откинутою полу, обычно закрывавшую вход в тесный укрытый брезентом мирок заглядывало солнечное погодистое утро. Чувствуя себя неимоверно уставшим и разбитым, Максим нехотя поднялся с койки и вышел наружу. Лагерь жил своей обычной жизнью, аппетитно пахло готовящимся на костре кофе, сновали туда-сюда чернокожие рабочие, лениво перекликались стоящие на вышках часовые. От таинственного ночного вида окружающей местности ничего не осталось, все вокруг было абсолютно материалистичным и знакомым. Отметив для себя это, он против воли вспомнил и о странном ночном происшествии, а вспомнив, решил, что сегодня обязательно надо поговорить по душам с Мбонгой. «Что там себе еще выдумал этот черномазый недоделок?» — с неожиданной даже для самого себя злостью подумал он. Удивившись мельком, тому раздражению, которое вызвал ночной инцидент со следящим за ним по каким-то темным дикарским причинам бамбалом, Максим прошлепал к отдельно расположенному сбитому из досок туалету, там же находился и умывальник. Справив нужду, он долго плескался под импровизированным душем, изготовленным из поднятой на деревянных шестах металлической бочки. Поскольку встал он сегодня позже всех, воды в бочке оставалось не много, но на помывку к его несказанному удовольствию вполне хватило.

Душ отлично освежил тело, и, что самое главное, голову. Весь неприятный осадок, вызванный ночной встречей, наконец, полностью испарился, и, окончательно сбросивший липкие остатки предутренней дремы и взбодрившийся Максим в полной мере ощутил, насколько он оказывается голоден. Следовало торопиться, опоздавших к завтраку здесь ждать было не принято, и незадачливый соня вполне мог остаться без утренней пайки. Встряхнув головой, будто окунувшийся в воду пес и с несказанным удовольствием ощущая, как прохладные капли, текут с мокрых волос за шиворот, щекоча шею, Максим бодрым широким шагом направился мимо зарослей гревии вниз по протоптанной множеством ног тропинке, ведущей к развернутой под натянутым парусиновым тентом полевой кухне.

Белые наемники питались отдельно от рабочих. Для них специально были сооружены сбитые из досок столы с лавками. Для них же держали и настоящую посуду: железные миски, мелкие и глубокие, вилки с ложками и пластиковые стаканы для питья. Рабочие питались с той же кухни, но еду получали на широких пальмовых листьях, ели руками и делали это далеко в стороне от столов, занимаемых белой охраной. Да и кормили работяг не в пример хуже, чем охранников, стараясь почаще подсовывать им незамысловатые блюда местной кухни, состоящей в основном из ямса, маниоки, да печеных бананов. Мясо рабочим полагалось три раза в неделю, остальные дни они проводили на полностью овощной диете. Впрочем, никто не жаловался, в родных деревнях они питались гораздо хуже, правда, там не приходилось работать. Но за работу платили, а если учесть, что пятнадцать-двадцать долларов в месяц, для этой страны считались вполне приличным доходом, то расценки в десять долларов за килограмм серых самородков танталита, которые в изобилии лежали прямо под ногами, добытчики считали просто сказочными, с удовольствием вербуясь на прииск целыми семьями. Оттого, кстати, что работяги предпочитали работать семейным подрядом их лагерь, состоящий из наспех возведенных на скорую руку тростниковых хижин и шалашей, весьма походил на обычную конголезскую деревушку. С обязательными курицами, бродящими между домов, коренастыми бабами в цветастых платьях, снующими туда сюда с притороченным на головах грузом, удушливым запахом нечистот и вечным детским ором, доносившимся даже сюда на площадку перед полевой кухней, расположенную метров на двадцать выше по плоскогорью.

Когда Макс подошел к столам, большинство наемников уже закончили завтракать и разбрелись по своим делам, оставив на потемневших досках горы грязных мисок, лужи соуса и хлебных крошек. Лишь Компостер, сосредоточенно глядя перед собой и одухотворенно двигая своей огромной челюстью, скреб ложкой по железному дну миски, доедая щедро сдобренный тушенкой рис, запивая сногсшибательно пахнущим местными пряностями кофе.

— Доброе утро, — улыбнулся ему Максим, усаживаясь напротив.

Наемник лишь что-то пробурчал, видимо, это должно было означать приветствие. Максим вновь второй раз за утро с удивлением почувствовал раздражение, отчего-то не слишком вежливая реакция наемника на его слова вызвала внутри просто бурю возмущения. Вдруг невыносимо до зуда в руках захотелось взять и нахлобучить хаму прямо на голову стоящий рядом чугунный бачок из-под каши, чтобы знал в другой раз, что с людьми надо общаться уважительно. С трудом подавив этот нерациональный порыв, и чувствуя, что улучшившееся после душа настроение безвозвратно испорчено, Максим махнул рукой, подзывая возившуюся у котлов маму.

Мамами здесь в принципе называли всех местных женщин в возрасте от тридцати и старше. Негритянкам почему-то это очень льстило, и такое обращение они почитали весьма уважительным, подчеркивающим их статус. Поварих, готовивших еду, было всего три, запоминать их имена Максим счел делом сложным, да и не знал их никто из наемников, потому, ничтоже сумяшеся всех их звали просто мамами, благо все вместе они на кухне практически не появлялись и путаница здесь возникнуть не могла.

— Эй, мамми, — окликнул Максим, почти целиком нырнувшую в котел дородную негритянку. — Я пришел завтракать!

— Иду, иду… — глухо прогудела откуда-то из недр котла чернокожая мамми. — Сейчас иду дорогой!

«Какой я тебе дорогой, чернозадая шлюха, — мельком подумал Максим. — Дать бы тебе сейчас пинка, чтобы запомнила, как надо обращаться к белому человеку. Распустились совсем! А все оттого что многие парни позволяют себе слишком фамильярно общаться с этим сбродом!» Мелькнувшая в голове мысль, просто сама собой сверкнувшая где-то на краю сознания опять удивила несказанно. Уж если кто из наемников и фамильярничал с кухонным персоналом, так это в первую очередь как раз он сам, к тому же именно дежурившая сегодня мама всегда ему нравилась своей спокойной рассудительностью и действительно почти материнской заботой, а уж готовила пожилая негритянка так, что просто пальчики оближешь. Чего же он тогда на нее взъелся? Странное какое-то сегодня утро, все, буквально все вокруг раздражает…

От этих мыслей Максима отвлек, дожевавший наконец кашу Компостер.

— Слыхал, говорят, Старик приказал нашего найденыша шлепнуть по-тихому?

— Да ну? С чего бы это? — Макс удивленно глянул на потягивающего кофе наемника. — Чем он ему вдруг помешал?

— Он сам по себе ни чем, просто, что с ним дальше-то делать? Не можем же мы его до конца жизни в клетке держать?

— Ну ты сказал, «в клетке»! Никто его в клетке не держит, насколько я знаю…

— Много ты знаешь, — презрительно усмехнулся наемник. — А то, что его поселили отдельно, рядом с домом Старика и тот, кто дежурит на первом посту, обязан не выпускать его из хижины без специального разрешения, это как? Пусть не клетка, но все равно под арестом…

— Так это для его же блага, — неуверенно возразил Максим. — Чтобы он не шлялся где попало, мало ли что…