Собачий бог - Сергей Арбенин Страница 21

— И, однако же, Новгород большую торговлю ведет. И на Белом море, и на Ладоге, и через Плесков.

Дьяк промолчал. Не хотел объяснять немцу, сколько раз с Новагорода московские князья контрибуции брали, сколько раз самых богатых новгородцев зорили и в Понизовье переселяли.

— А там что? — Штаден кивнул на густой ельник, бежавший вдоль самой дороги.

— Да что… Лес да болото.

— А живет там кто? — не унимался немец.

— Почти никто и не живет. Места-то гиблые.

— Не, — вмешался Неклюд, опричный из боярских детей и главный помощник Штадена; такой же жадный. — Стригольники там живут. Прячутся.

— Это, что ли, язычники?

— Во Христа веруют, да неправильно, — недовольным голосом объяснил Коромыслов. — Еретики.

Штаден подумал что-то про себя, потом привстал в стременах и сказал:

— А что, ребятушки, не пограбить ли нам жидов-стригольников?

— Да разве с них что возьмешь? — пожал плечами дьяк. — Они нищенствуют: в том их вера. Дескать, Христос заповедал бедными быть. У них ни крестов золотых, ни икон в окладах…

— Там, где мужик своим трудом живет, пограбить всегда есть что, — рассудительно заметил Неклюд.

Генрих Штаден приостановил коня.

— А дорогу знаешь?

Неклюд пожал плечами.

— Изловим кого на дороге, аль на перепутье, — так и узнаем.

Деревенька широко раскинулась по холмистым берегам озерца, среди древних елей. Летом темный, почти черный ельник, подбегавший к самой воде, отражался в ней мрачными вытянутыми фигурами, похожими на древних идолов. А еще отражались в черной воде косогор и крепкие, по-северному добротные избы, с крытыми дворами, иные избы в два этажа. И отражались лодки, перевернутые на берегу.

И облака отражались. И птицы.

Но сейчас стояла студеная пора, озерцо замерзло, в проруби бабы полоскали белье, из труб вились дымки.

Штаден остановил коня на другом берегу озера; деревенька была видна, как на ладони.

Штаден поёжился.

— У нас это называется: три волчьих года. Три зимних месяца, значит. Волчье время.

— У нас в старых летописях тоже зиму зовут волчьим временем: «Бусово время», — сказал дьяк и гордо задрал голову — чуть шапка не свалилась; знай, дескать, наших.

Штаден посмотрел на дьяка, улыбнулся в усы.

— Ладно. Идём вокруг озера, с двух сторон. Неклюд — ты давай налево, а я справа зайду. Да чтоб ни едина ветка не хрустнула, и снег с дерева не посыпался!

— Знамо, — ответил Неклюд и повернул коня.

Бабы, полоскавшие белье, не видели, как черные всадники, прячась за обснеженными елями, крадутся двумя колоннами к деревне.

А когда заметили — поздно было: прямо на них по льду наскакал страшный бородатый детина, взмахнул саблей:

— Кто пикнет — голову снесу! Айда в деревню.

В деревне уже хозяйничали опричники. Штаден расставил вокруг караулы, чтоб никто не выскочил из окруженной деревни, добро не унес.

Сам спешился у крепкой двухэтажной избы с большим подворьем. Наметанным глазом уловил: живет тут либо какой жидовствующий поп, либо местный богатей.

Ворота были не заперты. Во дворе заливались яростным лаем здоровенные черные, с белыми подпалинами, псы. Штаден в сопровождении Неклюда и двух опричных вошёл во двор. Во дворе было чисто, опрятно. А на крыльце стояла женщина, и из-за её подола выглядывали трое детей.

— Неласково встречаешь, — сказал Штаден. — Зови хозяина.

— Встречаем всех по-разному, — ответила женщина мягким певучим голосом. — Кто с добром приходит — тому почёт. А кто вором — не обессудь.

Потом, помедлив, приказала мальчишке:

— Оська! Убери собак, — говорить мешают.

Мальчишка с готовностью побежал, загнал собак в хлев.

— А хозяина нету сейчас, — продолжала женщина. — Поехал в Торжок, воск да рогожу повёз.

— А! — сказал Штаден. — Тароват, значит.

Обернулся:

— Неклюд, проверь конюшню. Мало ли что… В дом-то пустишь?

— Пущу.

Женщина посторонилась.

Штаден поднялся на крыльцо, вошел в горницу. Ребятишки, округлив глаза, разглядывали его оружие, черный панцирь на груди. Верткая девчушка хотела потрогать шитый золотом кафтан, но Штаден рявкнул:

— Брысь!

Оглядел комнату. Богатством здесь и не пахло. Разве что иконы в окладах…

Он глянул в красный угол. И не сразу понял, что в иконописных ликах что-то не так. Шагнул ближе, вглядываясь. Знакомые лики были писаны словно демонской силой. Издали можно было узнать и Оранту, и Одигитрию, и Вседержителя, и Распятие, и даже Млекопитательницу. Но вблизи жуткое глумление, похабщина изображений поразили даже видавшего виды Штадена.

Не оборачиваясь, крикнул:

— Неклюд!

Неклюд вбежал, громыхая саблей.

— Чего тут?

— А вот, погляди.

Неклюд повернулся к киоту. Лицо его внезапно вытянулось, румянец сбежал со щек.

— Ты такое когда-нибудь видел? — спросил Штаден.

— Нет. И не приведи Господь видеть…

Штаден указал пальцем на лик, изображенный в центре.

— Кто это? — он в недоумении повернулся к хозяйке, стоявшей позади, со сложенными на груди руками.

Женщина изменилась в лице, но промолчала. А шустрый мальчонка Оська, высунувшись из-за широкой мамкиной спины, сказал:

— Млекопитательница! Не видишь, что ль?

— Это Млекопитательница? — Штаден набычился. — Это… Это… Кого она молоком питает??

Внезапно Неклюд рванулся вперед, рывками начал срывать похабные лики со стены, швырять на пол и с силой топтать ногами.

На шум прибежал и Коромыслов, вытягивая хищный, любопытный нос. Но, увидев чудовищные образа, и он побелел и охнул.

— Богохульники! Дьяволопоклонники! Сатане молитесь? — взвизгнул он не своим голосом.

— Нет, не сатане, — спокойным голосом ответила хозяйка. — Это бог наш единый, сын Бога-отца, который на небе…

Неклюд, устав топтать — доски уже были в щепах, — отозвался:

— Непотребство это неслыханное. Это чертов бог. Волчий!

— Бывают боги всякие, — почти спокойно ответила женщина. — И куриный, и лошадиный… Отчего же и такому не бывать?

— Волчьему, что ли? — прошипел Коромыслов.