Меченый - Уильям Лэшнер Страница 21

Ронда Харрис со своим блокнотиком ждала меня у выхода из суда. Откуда она узнала, что я буду в суде, было для меня загадкой, но вид этой длинноногой женщины в темных брюках, белой блузке, с зеленым шарфом и зачесанными назад рыжими волосами оставил этот мелочный вопрос в стороне. Она так напоминала Кэтрин Хепберн, что я почти настроился на то, что сей момент она с подрагивающим новоанглийским акцентом назовет меня своим рыцарем в сияющих доспехах.

– Мистер Карл, простите, что беспокою вас.

– Пустяки, – ответил я. – Так приятно убедиться, что наша пресса хорошо работает. Но к сожалению, сейчас и в обозримом будущем у меня не будет никаких комментариев.

– Правда? Это так на вас не похоже.

– Времена меняются, и мы должны меняться вместе с ними. Понимаю, что это серьезное разочарование.

– Не совсем. Отсутствие комментариев не остановит печатные станки.

Я посмотрел на часы.

– Мне нужно идти. Должен присутствовать на жилищном разбирательстве.

– Можно вас немного проводить?

– Только если наш разговор не появится в печати.

Она убрала блокнот и подняла руки, как фокусник, демонстрирующий, что ни в ладонях, ни в рукавах ничего нет.

– Тогда пойдемте, – сказал я. – Как продвигается статья?

– Вроде неплохо. Редактор говорит, что ему нужны подробности и человеческая заинтересованность.

– Я не вызываю таковой у вашего редактора?

– Он сказал, что нужно интервью с Чарли.

– Надо же, какая досада! А мне так понравился ваш подход с Томасом Вульфом.

– Как мы можем устроить интервью?

– Никак.

– Бросьте, ведь обо всем можно договориться.

– Но не в этом случае.

– Дайте мне шанс, Виктор. Я напишу о Чарли только самое хорошее. И если хотите, дам вам статью на редактирование. Я убеждена, что читатели найдут историю Чарли захватывающей.

– Вы правы, она действительно захватывающая. Но с сегодняшнего дня медиамашина «Виктор Карл – Чарли Калакос» остановлена. И я в любом случае не дал бы интервьюировать Чарли.

– Но разве он не имеет права на собственный голос?

– Естественно, имеет, но всему свое время. Оно пока не наступило.

– Знаете, Виктор, если бы я взяла эксклюзивное интервью у Чарли, оно появилось бы на первой странице «Ньюсдей». Очерки «Ньюсдей» перепечатывают газеты всей страны. Вы безмерно прославились бы. Вам бы звонили из утренних телешоу. Вы могли бы стать вторым Джонни Кохраном. [4]

– Я всегда восхищался Джонни. Вряд ли кто-то другой выглядел столь привлекательно в черной вязаной шапочке, но ему это удавалось без усилий.

– Возможно, после публикации моей статьи вы могли бы просить такие же гонорары, как он.

– Теперь вы взываете к моей душераздирающей жажде славы и моей продажности.

– Ну и как, успешно?

– Могу я задать вам вопрос? О человеке, с которым вы встретились в моем офисе. Вы его знаете?

– Этого гнома? Нет, слава Богу.

– Почему «слава Богу»?

– Разве вы не почувствовали, как он жесток? Я почувствовала. Я много встречала подобных типов. Чего он хотел?

– Он тоже апеллировал к моей продажности. Такая закономерность начинает меня расстраивать.

– Может быть, мне следует воззвать к чему-то другому?

– Ронда, вы делаете конкретное предложение?

– О, Виктор, не говорите глупости. Это всего лишь статья.

– Жаль.

– Я имела в виду, что, возможно, мне следует апеллировать к вашему милосердию. Я пытаюсь завоевать признание в редакции. Я поздно начала работать в этом бизнесе, а быть внештатным корреспондентом очень трудно. Редактор обещает взять меня в штат, если статья удастся. Для этого мне нужно поговорить с Чарли. Если можно, то лично, если нет, то по телефону. Пожалуйста, помогите мне пробиться наверх.

– У вас, Ронда, своя задача, а у меня своя.

Она мягко взяла меня под руку и чуть потянула на себя.

– Прошу вас, Виктор. Мне действительно это нужно.

Я остановился, повернулся к ней, увидел надежду в зеленых глазах и почувствовал боль, которая напугала меня, – боль желания. Ронда была репортером – формой жизни, более низкой, чем хорек и даже адвокат. Кроме того, у меня не было сомнений, что она пытается манипулировать мною в собственных целях, и тем не менее я почувствовал боль. Да, Ронда была хорошенькой, да, мне нравились ее развязные манеры, да, она не заискивала передо мной, что вызывало симпатию, и все равно я понимал, что мои чувства мало связаны с ее истинной сущностью, что мне их диктует мое жалкое вожделение.

Я чувствовал ту же боль при виде велосипедистки с длинными светлыми волосами, обутой в симпатичные розовые тапочки, которая спросила у меня дорогу. А перед этим – к тетке в короткой черной юбке, которую увидел на другой стороне улицы и которая нагнулась, чтобы завязать шнурки на массивных черных ботинках. Вне офиса во время обеденного перерыва я испытывал эту боль всякий раз, когда женщина проходила мимо меня. Та же боль, несомненно, побудила меня напиться до бесчувствия и вытатуировать на груди имя незнакомки.